траур по утраченным иллюзиям, а наоборот, что-нибудь жизнеутверждающее, на погоду и утреннюю свежесть, небо вон голубое… Что-нибудь белое? Жакет и узкую юбку, сто лет не надеванные? Да, для поднятия духа в самый раз!
Покрутилась перед зеркалом, взбила волосы, пошлепала себя ладошкой по щекам для румянца. Снова вспомнила Владика… Вздохнула. Нет, ну не гад?
Глава 2
Катаклизмы
Дыра это просто ничто, но вы можете и в ней сломать шею.
Илона шагала, чувствуя ягодицами неудобную тесноту юбки, и думала, что нужно основательнее подсесть на диету. Перестать обедать в принципе. Не говоря уже об ужине. Может, потому Владик и сбежал. Она, Илона, очень переменилась за полгода их совместной жизни. Два лишних кэгэ, а то и три. Завтраки и ужины, раньше вполне символические, фитнес, зарядка, пробежка – все побоку. А что прикажете делать, если ОН все время хотел кушать? Жрать ОН хотел. Кушать хотят любимые, а теперь, когда сбежал, стало понятно, что не кушать, а жрать. В смысле, любимый мужчина хотел жрать. И жрал без продыху. Как землеройная машина… по выражению одного культового писателя. А она, Илона, составляла ему компанию. А как же! И в итоге два лишних кэгэ!
Нет, все же у одинокой женщины намного больше возможностей заняться собой. Недаром говорят, что одиночки лучше сохраняются. Правда, характер портится. Хотя бывают и исключения: вот Доротея – и красотка, одно загляденье, и спокойная, каких поискать; но зато Мона подгуляла и в смысле внешности, и в смысле интеллекта. Ну, тут на одиночество грешить не приходится – изначально такой была, следи за собой не следи, а исправить ничего нельзя. Могла бы держать рот закрытым с умным видом, но это не Монин метод. Как говорят остроумные французы, Мона постоянно упускает возможность красиво промолчать. А напрасно.
Три богатыря, три брата-царевича отправляются на поиски заколдованной лягушки, три девицы под окном пряли поздно вечерком… И главное, везде «тройка» – символическое число. Даже у Змея Горыныча три головы. Хорошее «круглое» число. Два – маловато, три – в самый раз. Гармония. Трехколесный велосипед.
Илона шла и с удивлением озиралась, дивясь разрушениям, учиненным стихией, не узнавая знакомую улицу. Тротуары, усыпанные ветками и листьями, поваленный забор, выбитые стекла, трещины в асфальте… Даже в намытых из щелей в асфальте ручейках девственно-чистого песка чудилось что-то потустороннее. Прямо Армагеддон! И воздух… тяжелый, влажный, как уже было отмечено. Ни ветерка, ни колебания воздушных струй, ни движения травы и веток. Добавьте сюда блеклое вялое солнце, блеклое белесое небо и какое-то тревожное муторное ожидание, разлитое в воздухе как предвестие, предтеча, предупреждение о грядущем катаклизме, – и вы получите представление о том неопределенном и неприятном утре, что сменило страшную ночь.
Свернув со своей Сиверской на Пятницкую, ведущую в центр, Илона ахнула
