бще, я оптимист. Иначе зачем бы мне заводить будильник на начало первого ночи, когда Джо уже точно спит, выходить через заднюю дверь на кухне и шесть миль крутить педали до старого дома, чтобы снять показания с радиотелескопа брата? А я это делаю. Делаю регулярно раз в несколько ночей, потому что я – оптимист.
Велосипед я оставляю у стены, в тени большого крыльца. От ветра поскрипывают качели. Когда-то здесь держали лошадей, с тех пор сохранились деревянная изгородь и еле уловимый запах сена. Только он и остался у меня в памяти после того, как нам пришлось отсюда уехать. На соседнем участке слева вдалеке горят огни. А справа – абсолютная темнота, потому что там лес.
Дорожка к бывшей конюшне не освещена: брат приспособил старое здание, расположенное за домом, под обсерваторию. Включать свет возле дома я не хочу – зачем привлекать внимание? Еще не хватало, чтобы соседи заметили и позвонили Джо.
Ночь стоит душная, все тело покрывается липким потом. Включу кондиционер, попью воды из-под крана, затем в душ. Джо, конечно, отрубил телевидение, телефон и интернет, но до электричества пока не добрался: ну как в июне показывать дом в Вирджинии без кондиционера?
Риелторша, судя по всему, на прошлой неделе поменяла замки, но про окно в комнату Элиота даже не подумала. Как только мы въехали, он сразу переделал механизм: рама стала ходить вперед-назад, а не ездить вверх-вниз, как обычно. Правда, больше она не запиралась, но чем не пожертвуешь ради изящного инженерного решения? Так что, взобравшись на перила, я вполне могу надавить на верхнюю часть рамы, чтобы нижняя приподнялась. Элиот умел мастерить всякие штуковины и продумывал свои «усовершенствования» до мелочей. Сначала были окна, затем – радиотелескопы.
Я на ощупь пробираюсь через комнату Элиота. Мебель стоит не на своих местах. Кто-то – риелторша, а кто же еще? – приспособил эту комнату под офис. Только, боюсь, никакие декорации не заставят людей позабыть о том, что здесь произошло.
Вообще, у нашего дома довольно странная планировка. Похоже, его строили на манер ранчо: на первом этаже три спальни и гостиная, – а уже потом добавили второй этаж, который использовали как кладовку и место для отдыха. Когда-то я приводила туда друзей, но теперь обхожу лестницу стороной.
Выбравшись из комнаты Элиота, я иду в холл, где наконец включаю предусмотрительно захваченный фонарик и прикрываю линзу ладонью, чтобы не светить в окна.
Холл и гостиная почти не изменились, хотя мы вот уже шесть месяцев как тут не живем. Только фото со стен поснимали. Похоже, дом недавно показывали покупателям, потому что кто-то закрыл наконец-то дверки кухонных шкафчиков. Могу себе представить: на пороге кухни стоит семейство, пялится на зияющую пустоту шкафчиков, и их охватывает благоговейный ужас. Ну как тут не улыбнуться. Я в привидения не верю. Зато верят другие – и мне это отлично помогает.
В этот раз займемся стенами. Я шевелю картины, чтобы они повисли под неестественным углом, парочку снимаю и кладу на пол: теперь кажется, что их сбросили в спешке. Отступаю назад, любуюсь проделанной работой. В такой обстановке сразу становится тревожно – этого мне и надо.
По потным лодыжкам пробегает холодок. Я пью из-под крана на кухне и иду в ванную через свою комнату; там почти пусто, потому что все, что было мне дорого, переехало к Джо – включая мебель.
Через окно в комнате Элиота доносятся голоса и смех. Я выключаю фонарик и резко сажусь на корточки. Я прекрасно знаю, кто это: Марко, Лидия и, скорее всего, Саттон. Меня должно бесить, что они продолжают тусоваться на участке за нашим домом. Чувство собственничества, злости из-за предательства и все такое. Мне должно быть интересно, чего их сюда принесло в пятницу вечером, когда Элиота нет. И меня нет. Но я хочу только одного: пусть уходят.
Поздно. Кто-то направляется к дому: гравий хрустит под ногами. Я выглядываю из-за занавесок и возле гаража вижу тень. Это Марко: понятно по тому, как он стоит, спрятав руки в карманы, по взлохмаченным волосам, которые мне так нравилось трогать.
– Кеннеди! – неуверенно зовет он и подходит к дому, но не слишком близко.
Я не отвечаю, а он стоит, раскачиваясь на пятках. Потом робко делает шаг вперед, отступает, бросает взгляд на небо, разворачивается. И останавливается.
– Эй! – кричит он, вновь повернувшись к дому. – Я видел свет. И велик твой видел. Я знаю, что ты внутри. – Переминается с ноги на ногу. – Я просто подожду, пока ты выйдешь.
Но он не станет ждать. И войти не решится. Он даже во двор ни разу не заходил. Целую вечность Марко маячит перед гаражом. Стоит перед воротами, сидит на грязной земле, снова стоит. Наконец, не выдерживает.
– Кен-не-ди! – зовет он протяжно, по слогам, задрав голову к небу, будто волк, воющий на луну, и у меня проскакивает мысль, что он пьян. Другие голоса смолкают. – Прости, – добавляет он. Ну, теперь сомнений не остается: пьян. Его извинения опоздали на полгода.
Тряхнув
