приторно пахли крепенькие, смуглые дети.
Я смотрел, как она играла с малышами Альберта и с соседскими. Сначала ребятишки робели, но, освоившись, с любопытством трогали ее волосы, колечко на пальце, даже мочки ушей. Она замирала от этих прикосновений. Было видно, как ей нравится, сидя на высоких нарах, быть зажатой между маленькими нетерпеливыми телами и рассматривать картинки в книжке.
– А это кто у нас такой? – спрашивала она. – Ух ты! Это лягушка в болоте сидит. Какая здоровая!
Бантики на детских головках шуршали, дети соскакивали с нар и, толкаясь, забирались обратно, говоря что-то по-алтайски.
Она читала вслух подписи на странице, полагая, что речь должна идти о лягушках.
– Бака́ тебенип-тебенип…
– Бака́, – тонко повторяла маленькая Диндилейка и прижималась головой к ее боку.
Огромные пространства и прекрасные пейзажи уютно прятались от нее снаружи, за бревенчатыми стенами аила, отверстие дымника в потолке впускало небольшой, но вполне достаточный свет летнего дня. Серединой этого мира был очаг. В громадном казане, похожем на перевернутое ночное небо, грелся чай, забеленный молоком, подслащенный солью, заправленный для сытости и запаха поджаренным толченым ячменем.
Дым, завиваясь, уходил вверх. Казалось, что этот круглый забавный домик без окон вращается вокруг дыма, как деревянная каруселька. Вращается вместе с ней и со мной, с головастыми крепкими малышами, с конской упряжью, висящей у входа. С посудой и тазами, с низенькими табуретками на земляном полу, со стрекотом саранчи снаружи, с запахом горной полыни.
Может быть, она захочет устроить где-нибудь неподалеку свой маленький центр мира, вокруг которого я проложу тысячи тропинок, готовя дрова, охотясь, уходя на покос или возвращаясь обратно.
Так и случилось, только центр своего мира она вскоре устроила на четвертом этаже девятиэтажки на Второй Рощинской улице в Москве.
Это путешествие было нашим последним длинным путешествием. И в конце его мы втроем, вместе с Альбертом, отправились в тайгу и посетили озеро Юлу-Коль, а потом прошли вдоль реки, путь для которой когда-то провел своим пальцем богатырь Сартакпай.
На Алтае, в устье реки Ини, жил богатырь Сартакпай.
Когда он охотился, ни одной птице не удавалось пролететь над его головой – он стрелял без промаха. Быстро бегущих маралов и осторожную кабаргу бил метко. На медведя и барса ходил один, держа в руке свою трехпудовую пику с девятигранным наконечником. Его мускулы были твердыми, как наросты на березе, хоть чашки из них режь. Поэтому его арчимаки – чересседельные сумки – не пустовали, к седлу всегда была свежая дичь приторочена.
Сын Сартакпая, Адучи-мерген, издалека услышав топот черного иноходца, всегда выбегал встречать отца. А жена сына, сноха Оймок, готовила старику восемнадцать разных блюд из дичи, девять разных напитков из молока.
Но
