этого слова, то, я думаю, мы обнаружим, что к 1605 году, ко времени создания “Дон Кихота”, рыцарские романы уже почти исчезли; упадок рыцарской литературы ощущался последние двадцать-тридцать лет. Сервантес, разумеется, имеет в виду книги, которые он читал в юности и впоследствии не брал в руки… <…> Иными словами, сочинять книгу в тысячу страниц, чтобы нанести еще один удар по рыцарским романам, когда в этом не было необходимости (так как о них позаботилось само время), было бы со стороны Сервантеса не меньшим безумием, чем бой Дон Кихота с ветряными мельницами».
Пьер дю Терай де Баярд (1476–1524), прозванный за свои подвиги «рыцарем без страха и упрека» (le chevalier sans peur et sans reproche). Погиб от пули (причем от выстрела в спину), что символично: огнестрельное оружие знаменовало конец рыцарства и тем самым наступление иной реальности
Может быть, роман Сервантеса о том, что человек ошибается, думая, будто мир обратил к нему свое внимание, будто все явления расставлены специально для него, на его жизненной дороге, будто им занимаются разные волшебники[16]? Будто он – герой романа, то есть главный герой некоего художественного произведения, будто его жизнь представляет собой некий осмысленный (а значит, художественно ценный) сюжет? А на самом деле постоялый двор – сам по себе, просто постоялый двор, а вовсе не является вовремя и в подходящем месте возникающим замком, в котором должно произойти посвящение нашего героя в рыцари? И ветряные мельницы – сами по себе, просто мельницы, а не выпадающее на долю нового рыцаря испытание? И лодочка у берега – сама по себе, она вовсе не зовет героя в путешествие? Как сказано в лекциях о «Дон Кихоте»:
«Оказавшись на берегу реки Эбро, Дон Кихот воображает, что пустая лодочка, привязанная к стволу дерева, призывает его отправиться на помощь какому-то попавшему в беду рыцарю».
У Сервантеса:
«Ехали они, ехали и вдруг заметили лодочку без весел и каких-либо снастей, привязанную к стволу прибрежного дерева. Дон Кихот огляделся по сторонам, но не обнаружил ни одной души; тогда он, не долго думая, соскочил с Росинанта и велел Санчо спрыгнуть с осла и покрепче привязать обоих животных к стволу то ли прибрежного тополя, то ли прибрежной ивы. Санчо осведомился о причине столь скоропалительного спешивания и привязывания. Дон Кихот же ему ответил так:
– Да будет тебе известно, Санчо, что вот эта ладья явно и бесспорно призывает меня и понуждает войти в нее и отправиться на помощь какому-нибудь рыцарю или же другой страждущей знатной особе, которую великое постигло несчастье, ибо это совершенно в духе рыцарских романов и в духе тех волшебников, что в этих романах и рассуждают и действуют: когда кто-нибудь из рыцарей в беде и выручить его может только какой-нибудь другой рыцарь, но их разделяет расстояние в две-три тысячи миль, а то и больше, волшебники сажают этого второго рыцаря на облако или же предоставляют в его распоряжение ладью и мгновенно переправляют по воздуху
«– Санчо! Что ты скажешь насчет этих волшебников, которые так мне досаждают? Подумай только, до чего доходят их коварство и злоба: ведь они сговорились лишить меня радости, какую должно было мне доставить лицезрение моей сеньоры. Видно, и впрямь я появился на свет как пример несчастливца, дабы служить целью и мишенью, в которую летят и попадают все стрелы злой судьбы».
