тетя – о соседях. «Что у нас на ужин? Крыша протекла». Бла-бла-бла. Мне начинает казаться, что в кои-то веки они готовы упомянуть в разговоре о заразных и Дикой местности. Но дядя просто едва заметно качает головой.
– Такая путаница часто случается, – говорит он и накалывает равиоли на вилку. – На днях попросил Эндрю заказать три ящика апельсинового сока, а он перепутал коды, и угадайте: что пришло в магазин? Три ящика детского питания. Я ему и говорю, говорю, Эндрю…
Я снова отключаюсь от разговора, слава богу – дядя у нас любитель поговорить, а тетя на моей стороне. У застенчивости есть одно преимущество – никто не лезет с общением. Я наклоняюсь чуть вперед и смотрю на часы в кухне. Семь тридцать, а мы еще не закончили есть. А потом мне еще надо будет помочь убрать со стола и помыть посуду, этот процесс всегда тянется целую вечность, потому что посудомоечная машина жрет слишком много энергии и мы вынуждены мыть посуду вручную.
Солнечные лучи за окном приобретают золотой и розовый оттенки и становятся похожи на волокна сладкой ваты – такую делают в кондитерской в центре города. Сегодня закат действительно будет потрясающий. В этот момент желание оказаться на берегу Глухой бухты настолько велико, что я вынуждена обеими руками вцепиться в стул, иначе просто сорвусь с места и выскочу из дома.
В конце концов я решаю не дергаться и полагаюсь на удачу или, если хотите, на судьбу. Останется время до половины девятого, после того как мы закончим ужин и я помою посуду, – пойду, не останется – не пойду. Как только решение принято, мне становится в миллион раз легче, я даже умудряюсь проглотить еще несколько равиоли, перед тем как Дженни (чудо из чудес) под занавес набирает скорость и сметает все со своей тарелки, а тетя объявляет, что я, как доем, могу начать убирать со стола.
Я встаю и начинаю собирать тарелки. Уже почти восемь. Даже если я перемою всю посуду за пятнадцать минут – а это много, – все равно будет проблематично добраться до берега к восьми тридцати. И можно забыть о том, чтобы вернуться к девяти до наступления комендантского часа.
Если меня поймают на улице после девяти…
Честно говоря, я не знаю, что тогда будет. Я никогда не нарушала комендантский час.
И как раз, когда я смиряюсь с тем, что у меня не получится добраться до Глухой бухты и вовремя вернуться обратно, тетя совершает нечто невообразимое. Она останавливает меня, когда я тянусь к ее тарелке, и говорит:
– Можешь не мыть сегодня посуду, я сама помою. С этими словами тетя касается моей руки, и, как и раньше, ее касание похоже на дуновение прохладного ветерка, а я, не задумываясь, выпаливаю:
– Вообще-то мне надо сбегать к Хане.
– Сейчас? – В тетиных глазах мелькает тревога, а может, и подозрение. – Но сейчас почти восемь.
– Я знаю. Мы… она… Хана обещала дать мне один учебник. Я только что вспомнила.
Тетя сдвигает брови и поджимает губы, теперь-то она определенно заподозрила неладное.
– У вас же больше
