в руке убогое, а желает многого. Поэтому я и смеюсь“. Тогда циский князь Вэй прибавил желтого золота тысячу слитков, белых яшмовых колец десять пар, конных упряжек сто четверок. Кунь откланялся и ушел. Пришел в Чжао. Чжаоский князь дал ему десять десятков тысяч отборных солдат и тысячу конных колесниц. Когда чуский князь об этом узнал, он ночью увел войска. Князь Вэй был очень этому рад. Поставил вина в дальнем дворце, позвал Куня, пожаловал его вином, спросил его так: „Государь мой, вы сколько можете выпить, чтоб захмелеть?" Отвечал: „Ваш всепокорнейший слуга выпьет меру – и пьян, выпьет десять – и пьян тоже“. Князь сказал: „Государь мой выпьет меру – пьян, как может выпить он десять мер? Нельзя ль послушать, в чем резон?" Кунь сказал: „Вот жалуют меня вином пред вами, о великий государь. Министр ваш стоит со мною рядом, придворный камергер стоит там где-то сзади. Кунь опасается, боится и, распростершись на полу, всего одну лишь выпьет меру – и сразу пьян. Теперь вот если у родителей сидит какой-нибудь серьезный гость, Кунь, подобрав полу, согнувшись, на коленях дает к столу вино. От времени до времени ему пожалуют опивки. Он с чаркою в руках провозглашает многолетье. Вот так, неоднократно это начиная, он выпьет здесь не больше, чем две меры, и прямо-таки пьян. А вот когда зайдет давнишний друг, которого я долго не видал, и вдруг встречаемся мы с ним… Так радостно сидеть вдвоем! Сидим и говорим о том, что с нами было, о наших чувствах, настроеньях. Тут выпить я могу мер пять иль шесть, чтоб опьянеть вконец. Но вот когда мы собираемся всем округом или деревней, мужчины с женщинами вместе, вино обходит не спеша; в шестерку или в жбан сыграем, друг друга тянем к себе в пару; за ручку взять – взысканья нет; глазком мигнуть – запрета нет. Там впереди валятся серьги, а сзади там – булавка на пол. Кунь, признаться, любит это и выпить может восемь мер, а пьян лишь будет на две трети. Но солнце – на вечер, попойка – к концу; чарочка к чарке, притиснувшись, сядем; он и она на одной уж циновке, туфли с туфлями вместе скрестились, чарки, подносы – в полном развале; в комнате свечи все потухают. Хозяин тут оставляет Куня и провожает гостей. Кофты из газа на шее открыты, тонкие слышны духи, испаренья… И в этот момент Кунь всею душою в усладе, и выпить он может целый дань.
По этому случаю я вам скажу: когда вино зашло за все пределы, то здесь и блуд. Коль удовольствие зашло за все пределы, тогда – тоска. Во всех, во всех делах ведь только так и есть. Нельзя, значит, зайти за все пределы. Коли зашли – сейчас же и беда!“ Так вот чем Кунь высмеивал и урезонивал, а князь сказал: „Ну, хорошо! Конец теперь пить по долгим ночам“. Сделал Куня главным гостем среди всех князей. Когда родня князя давала пир и ставила вино, то Кунь всегда сидел у них».
Мыслитель Кунь сказал: «В правительстве дать ему руководство, в наказаньях дать ему выравненье, тогда он, народ, будет только их обходить, но не будет стыда у него никакого. В достоинстве дать ему руководство, в благочинье ему выравнение дать, тогда он, народ, иметь будет стыд и всегда
