я от зноя в лопухах у забора цепной кобелек поднял сонную остроухую морду и лениво тявкнул. Суворов, привычно бросив «привет, Полкан», заметил, что позади дома, в картофельной ботве, мелькает светлый цветастый платок хозяйки угодий, и кинулся туда.
Забежал за угол, рухнул на расположившуюся у стены в тенечке скамеечку и, обмахиваясь снятой кепкой, стал ждать, когда монотонно размахивающая тяпкой Матрена Пантелеевна обратит-таки внимание на гостя.
Матрена Пантелеевна боковым зрением засекла визитера, пробормотала «Принесла нелегкая Фельдмаршала», но окучивание картошки не оставила. Закончила борозду. Разогнулась. Обтерла губы и подбородок кончиком платка и лишь тогда кивнула гостю – «Привет, Сережа».
Замеченный наконец-то «фельдмаршал» взвился с лавочки, аки в седалище ужаленный:
– Это что же делается, Матрена-дорогая! Второй кроль за три недели! Выставочный образец! Шиншилла! Пуд весу, ей-богу, я не вру!
– Здорово, говорю, – напомнила о приличиях хозяйка огорода.
– Ага, да, доброго дня, – опомнился гость, но с колеи не сбился, сел и продолжил: – Второй кролик у меня пропадает, Матрена, – напомнил и забубнил плаксиво: – Выставочный экземпляр, производитель, я ж его не на сало, не на тушенку откармливал…
Под заунывные жалобы пенсионера-почтовика Матрена Пантелеевна выбралась из ботвы, доволокла себя и тяпку до скамеечки и села рядом с Фельдмаршалом, машинально нашаривая в густой траве у стены крынку с прохладной колодезной водой.
Достала. Напилась. И ткнула в мельтешащие суворовские руки покрытый скользкой испариной сосуд – охолони, мил-человек.
Сергей Карпович благодарственно мотнул подбородком, захлебываясь, сделал несколько глотков и невнимательно ткнул крынку обратно в холодок под лавку.
– Надо что-то делать, Матрена, – сказал чуть-чуть обиженно.
– Так делай, – равнодушно пожала плечами та. – Иди к Кузнецову, пиши жалобу…
– Да какой Кузнецов! – вновь подскочил сосед. – Я ж ему сразу позвонил: «Андрей Власович, пропал второй подряд кролик, выставочный образец…»
– А участковый? – перебила рефрен Матрена.
– Дак разве ж это участковый?! Пень это обморочный, а не участковый милиционер! Я ему – кролик редкий, породистый…
– Да поняла я, поняла, – пробурчала пожилая женщина и тоскливо поглядела на длинные, недоокученные борозды – работы еще воз и маленькая тележка. – Что он ответил?
– А ничего толкового, – фыркнул Суворов. – Приехал на своей таратайке, походил между клетками и выдал рекомендацию – спускать Гавроша с цепи по ночам.
– А ты спускаешь? – прищурилась Матрена.
– Спускал, – горестно вздохнул кроликовод. – Но он, гад, подкоп под забором устроил и курицу у Терентьевны задушил. Теперь с Терентьевной мы в контрах. У нее, кстати, тоже куры пропадают…
– Слышала, – кивнула собеседница. – Пишите коллективную жалобу. Пусть Кузнецов меры принимает.
– Так Терентьевна говорит, что это мой Гаврош ее кур душит, а я за ним по ночам тела прибираю!!
– Да ну? – впервые удивилась хозяйка. – Так и сказала?
– Так и сказала. Кузнецову.
Матрена Пантелеевна покрутила головой и про себя подумала – совсем баба Глаша плохая стала. Всегда вздорной была, но чтоб соседей в лихих делах обвинять – не бывало такого.
Много лет назад слава о знатной доярке Глафире Ивановой гуляла по всему району, доила Глаша коров, в президиумах заседала, почетными грамотами и дипломами стены в избе оклеивала, орденком в бархатной коробочке за стеклянной дверцей серванта гордилась…
Сдала. Воюет теперь со всей деревней почем зря, о прежних заслугах во все инстанции пишет – холодильник недавно новый от администрации выбила. И свежую грамоту – висит красочным пятном промеж выцветших регалий, как яркая заплата на древнем одеяле из лоскутков.
Некем нынче бабе Глаше верховодить. Не зовут в президиумы старуху.
Обиделась. И желчью пропиталась до самой маковки. То с Карповичем межи делит, то с Сычами воюет: мол, те молоко сырой водой разбавляют, причем специально только то, что Глафира у них берет…
Беда. Как бы в дурку орденоносицу не увезли – с наполеонами и академиками сахаровыми койко-место делить.
Матрена Пантелеевна вздохнула и покосилась на пригорюнившегося односельчанина:
– А от меня-то чего надо, Карпыч? Писульку Кузнецову подписать от всей деревни? Фельдмаршал заерзал – глазами и телом, скривил губы виновато…
– Да я вот что думаю, Матрена… От нашего Андрюши-кузнеца ни толку ни проку… –
