до колен, как у жокеев Тройной короны или девчонок из пони-клуба.
– Привет, – отвечаю я и улыбаюсь.
Мне всегда немножко неловко разговаривать с Мариет. В прошлом году на празднике по случаю премьеры «Стеклянного зверинца» мы немного поцеловались, и потом она написала мне в фейсбуке, приглашая как-нибудь погулять вместе. Я ей так и не ответила – потому, что я последний подонок, а еще потому, что Тейлор тогда рассталась со своим парнем и торчала у нас целыми днями.
– Как отметила Рождество? – спрашивает Мариет.
Я открываю дверь и зажигаю свет. Костюмерная у нас крошечная: две допотопные швейные машинки, которые принесли сюда из кабинетов труда еще в девяностые, и груды разных лоскутков, которые миссис Ройс добывает на распродажах. Чаще всего мы занимаемся тем, что пытаемся переделать дурацкие платья из Forever 21 во что-нибудь из колониальной эпохи или времен Дикого Запада. Изредка у меня получается что-то крутое.
– Хорошо, – отвечаю я. – А ты?
Мариет улыбается, словно не ожидала, что я тоже ее спрошу. Я чувствую себя ужасным человеком. На самом деле она мне правда нравится, иначе я бы ее и не целовала. Но она не…
Ну да ладно!
– Было мило.
И Мариет углубляется в детальный пересказ того, как ее тетушки не поделили подарочную карту из Lord & Taylor. Вся неловкость между нами исчезает. Остаток дня мы проводим, подшивая нижние юбки для фрейлин и передавая туда-сюда мерную ленту. Я показываю Мариет, как пользоваться оверлоком. Потом из-под груды картонных корон мы достаем дряхлый школьный магнитофон, который ловит только местную радиостанцию.
– Кто вообще такое слушает? – закатывая глаза, смеется Мариет, когда по радио ставят уже вторую песню Селин Дион.
– Моя мама, – отвечаю я, хотя это неправда.
На самом деле у мамы безупречное чутье на пост-панк: она любит Talking Heads, Пэтти Смит и Joy Division.
Но Мариет улыбается и сочувственно качает головой.
– Ага, – отвечает она. – Моя тоже.
Вечером у моей двери появляется Тейлор.
– Пойдем с нами в «Карвел», – говорит она, положив изящные пальцы на дверной косяк.
Я сижу за столом и вроде как пишу сочинение про социальные реформы в 1850-х годах. На самом деле я набрасываю на полях эскизы отделки для королевской мантии из красного бархата.
Мое сердце пропускает удар прежде, чем я понимаю: разумеется, мой брат тоже собирается пойти.
– Там вообще-то снегопад. – Я киваю на окно над кроватью.
Тейлор пожимает плечами:
– Лучшая погода для молочных коктейлей. – Она заходит в комнату и заглядывает мне через плечо: – Очень красиво.
Она показывает золоченым ногтем на мой набросок.
– Правда? – слишком серьезно спрашиваю я, поднимая взгляд.
Ее спутанные волосы щекочут мне щеку.
