Муж как-то раз дал стрельнуть.
– Разве он у вас военный?
Женщина смутилась и, глядя куда-то вдаль, сказала:
– Да нет, инженер, пистолет у него с войны остался… Так, валяется без дела в письменном столе, иногда Федор берет его на охоту… Но я думаю, это останется между нами…
Как бы не заметив последней реплики, Чупреев спросил:
– Ну и что же, попали? Во что вы метили?
– В кепку – муж ее на дерево повесил, шагах в десяти. Не попала, конечно, да я, по совести, и не люблю стрелять.
– Как же это вы… С десяти шагов – и не попасть… А пистолет что, наш или заграничный?
– Бог его знает, я ведь ничего в этом не понимаю… Ну что, надо, пожалуй, собираться, – сказала Нина Гавриловна, поднимаясь. Она отряхнула платье, причесалась, покрасила губы темной помадой, глядясь в круглое зеркальце. – Вот я и готова…
Сумерки застали их в пути. Горы, леса погрузились в прозрачную синеву. Все предметы приняли синеватый оттенок. Потом сразу стемнело, и Чупреев ощупью повел за собой Нину Гавриловну, боясь потерять тропу и оступиться.
– Не рассчитали мы времени, – с сожалением сказал он. – Но ничего, скоро взойдет луна и станет посветлее.
– И надо было взять с собой что-нибудь теплое, – укоризненно проговорила Нина Гавриловна. – Вот и положись на вас! Так совсем закоченеть можно.
– Легкомысленные люди, – беспечно отозвался Чупреев, на себе ощущая справедливость ее слов.
Вскоре из-за гор показалась луна. Огромная, красно-рыжая, она напоминала раскаленный круг, только что вынутый из горна. Но чем выше диск поднимался, тем скорее остывал, уменьшался и принимал свой обычный мертвенно-серебристый цвет.
Поселок они увидели сверху. Словно выброшенный на берег, лежал он, тихий и безлюдный, у самого моря под черным, усыпанным звездами небом. Желтели в окнах редкие огни, где-то лаяли собаки.
Распахнув ветхую калитку, Чупреев провел Нину Гавриловну в сад. Она остановилась под деревом; ветви касались ее пушистых волос, лунный свет очертил мягкий, нежный профиль. Чупреев взял ее холодные руки, сжал, притянул к себе. Женщина не пыталась высвободиться, и он ощутил прикосновение ее тела, ее частое дыхание… Еще мгновенье – он не выдержит, обнимет и поцелует ее… Но нет, он не может этого сделать, не может… Закрыв глаза, Чупреев отступил на шаг и сказал тихо, боясь нарушить тишину:
– Спокойной ночи, спасибо за прогулку.
– До свидания, – услышал он ее приглушенный голос откуда-то издали. Ее уже нет, она исчезла, а он, постояв еще для чего-то, повернулся и вышел на улицу…
На партийном собрании Быков делал доклад. Разбирая работу оперативных групп, он высказал неудовольствие затянувшимся расследованием дела Красильникова. Самолюбивый Шумский ерзал на стуле и, едва дождавшись конца собрания, пошел объясняться.
– Вы же прекрасно знаете, Павел Евгеньевич, что мы не бездельничаем, – обиженно гудел Шумский, подсовывая прихваченные с собой телеграммы
