пиратское кладбище. А тут, ведет нас между могил, англичане лежат, а здесь швед, хороший камень, дорогой…
Каждое утро этот старик открывает ворота и на закате их запирает. Вход бесплатный. Посетителей нет. Целыми днями год за годом он бродит от гробницы к гробнице, протрет камень, перечитает надпись, посидит рядом, выйдет на берег, пересчитает волны, вернется, глянет на солнце, пора обедать. Вроде в море их хоронили, пиратов, да? А тут такие мавзолеи величественные. Даже у Тамерлана поскромнее, я видел, в Самарканде. И где – на краю земли, на пустыннейшем из берегов. Датчане. Времена Шекспира. Доест, раскурит сигару, смотрит, как рыбаки на щепках с домотканым парусом возвращаются из небытия.
Сворачиваем в переулок. Бескрайний баньян растет, под ним муравей сидит, книгу читает. Близорукий, в больших очках, почти носом водит по ней. Утром шли – в той же позе сидел. У колонки девушки набирают воду, в очередь, во рту щетки зубные. Пифия местная, идет-поет, на голове корзина, из нее рыбий хвост свесился. Нищий квартал, – рис на костре готовят, огромный чан, на всю округу, пересыпают его из одного в другой, паром всех заволакивает: там рука, здесь голова, не от этих рук, развеялась пелена – под тобой дети сидят, как под елкой. Океан за хижиной, как чернец, – бос и черен, колуном машет, улыбку прячет.
Йогин
Брошенка – какое слово щемящее! Так и осталось неясным, что там случилось в джунглях, – обычно, слоны детей не бросают. Егеря подобрали его в лесу, двухмесячного. Я почему-то так и вижу его – сидит на поляне (именно сидит, с разведенными ногами и опущенной головой) и трогает своим тоненьким, еще непослушным хоботом одуванчик у ног.
Поселили его в деревне, в простенке, напротив хижины погонщика, живущего на краю леса у входа в заповедник.
В соседнем простенке жила великая слониха Арундати, изредка возившая в лес случайных туристов – одна-две ходки в месяц. А остальное время они так и проводили вдали от людей: 70-летний погонщик, сидящий на пороге своей ветхой лачуги, и напротив него – Арундати, его ровесница, с которой он не расставался с детства, и теперь этот двухмесячный сирота, которого назвали Йогин.
Познакомился я с ним недели две спустя, как он появился в деревне. Он бегал по кругу в своем загоне на еще нетвердых ножках, сам себя забавляя этой рысцой, и вдруг останавливался, глядя на этот описанный круг, на свои следы, изумленно и трогательно покачивая головой, как маленький пифагор. Я подошел, он протянул ко мне хобот и приставил к груди, будто слушая сердце, а потом обнял и притянул к себе, чтобы мы смотрели друг другу в глаза. Так мы и стояли, очень долго, казалось, и дышали, и смотрели в глаза. А потом он вздохнул и побежал, подняв хобот «чайничком», показывая, что он умеет.
Я тогда был не один, а со своей австрийской спутницей. Она тоже подошла к нему, и он водил хоботом вдоль ее очертаний, не касаясь. И замирал. Как мальчик, чуть заигравшийся с женщиной и вдруг притихший у тайной черты.
А потом его повели купать на лужайку, поливали
