светом.
Как жар, сияло золото иконостаса, сияли облачения духовенства, свет взыграл на одеждах прихожан.
Вася поднял руку для крестного знамения и увидел: в руке у него тоже свет.
Чудо было простое: солнце одолело тучи, но ведь ко времени. Душа ликовала.
Когда пели: «Господи, пошли свет Твой и истину Твою», слезы полились из глаз, и Вася наклонил голову, чтоб люди не увидели его лица. Ведь спрашивать станут: не болит ли головка?
Украдкой отерев рукавом лицо, Вася закрыл глаза и только слушал: хоры ангельские, у батюшки в голосе счастливая простота и любовь, не глядя понятно: света в мире прибыло.
В Евангелии много стихов, заставляющих сердце биться и замирать. О Преображении Господнем Вася перечитывал Матфея множество раз: «По прошествии дней шести взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних и преобразился перед ними: и просияло лицо Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет…» Выходило, что Иисус стал Светом, с Ним беседовали пророки Моисей и Илия. Простодушный Петр сказал: «Господи! Хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии».
Сердце у Васи всегда ликовало при чтении этих стихов, душа звала на Фавор. Хоть бы травинкою там быть, камешком!
– «Величай, душе моя, на Фаворе преобразившегося Господа», – пели хоры и молящиеся, и Вася пел, величая Божественное чудо каждой крохою своей плоти и своего духа.
Выходя из церкви, подал копеечку, единственную у него, старенькой бабушке. Рядом с нею на последнем порожке паперти сидел странник. Вася посмотрел на него виновато, подать было нечего, но странник улыбнулся:
– Ради праздника Господь небо подмел. Ишь как сияет!
Небо было чистым на удивление. После такой-то непогоды.
Вася стоял пораженный.
К нему подбежала орава его одноклассников. Раскачивая на веревке большую железную коробку, дурашливо запели:
– Вашему святейшеству многие лета!
Принялись «кадить» на Васю. Обдали облаком пепла.
– Многие лета! Многие лета!
– У нас нет патриархов! – сказал Вася, не зная, что ему делать.
– Не было, так будет! Многие лета! Вашему святейшеству ис полла́ э́ти дэ́спота!
И хохотали, опустошая свое «кадило».
Новая праздничная рубашка стала серой, бархатные черные штаны – наоборот, побелели.
– А ну! – Странник замахнулся на озорников клюкою.
Ребята кинулись наутек. Вася посмотрел на себя, и лицо у него стало грустным, как у взрослого: не беда, что платье испачкано – праздник испорчен.
– Давай я тебя отряхну, – сказал странник. – Ничего страшного – зола отстирается. Еще и выбелит рубаху. Щелок. Чего притих? Дело совершилось худое – да слова сказаны золотые… Нам бы и впрямь патриарха. Ведь избаловались. И архиереи, и монахи, и батюшки… И народ! Ни страха нет, ни совести. Вот что Петр Великий наделал. Сам бесился
