или даже лет простому люду недоставало самого необходимого, на города и жизни абистанцев обрушивалось зло, но и такие испытания считались нормальными и справедливыми, так как нужно беспрерывно укреплять веру и учиться презирать смерть. В довершение всего, коллективные молитвы, придающие ритм часам и дням, вводили паству в состояние блаженного отупения, а чтение псалмов в перерывах между девятью ежедневными молитвами, передаваемое через неутомимые громкоговорители, установленные в правильных местах, отражалось от стен, перегородок, коридоров и палат, до бесконечности множа успокаивающее эхо, чтобы на непроизвольном уровне удерживать внимание пациентов. Звуковой фон так глубоко въелся в подсознание, что никто не замечал его исчезновения во время перебоев с электричеством или поломок дряхлой воспроизводящей аппаратуры: в таких случаях сами стены и память больных принимали эстафету и продолжали читать псалмы с той же правдоподобностью, как и в самой настоящей реальности. В отсутствующем взгляде молящихся блистал неизменный ласковый и трепетный свет согласия, который никогда не исчезал. Кстати, слово «согласие», или Гкабул на абиязе, служило и названием религии Абистана, а также заголовком Священной Книги, в которой Аби изложил свое божественное учение.
В свои тридцать два или тридцать пять лет – он сам не знал точно – Аби уже считался старым. Однако он все еще сохранял следы очарования былой юности и своей расы: высокий, стройный, со светлой, пусть и потемневшей от жгучих ветров горных вершин кожей, которая подчеркивала его зеленые, с золотыми искорками глаза. Врожденная неспешность придавала его движениям кошачью чувственность. Если расправить плечи, закрыть рот с испорченными зубами и обозначить намек на улыбку, Ати мог бы показаться привлекательным мужчиной. Разумеется, раньше он таковым и был, но вспоминал о тех днях с отчаяньем, поскольку физическая красота – это порок, к которому тяготеет Вероотступник, к тому же она вызывает насмешки и агрессию окружающих. Женщины, защищенные плотными вуалями и бурникабами, замотанные в ткани и всегда остающиеся под пристальным наблюдением в своих тесных комнатушках, не особенно страдали, но для мужчины красота превращалась в нескончаемую пытку. И хотя косматая борода и грубые манеры вкупе с безобразным облачением могли свести привлекательность к нулю, увы, к несчастью для Ати, мужчины его расы были безбородыми и отличались любезностью манер, которая у него умножалась юношеской робостью, вызывая у похотливых мужиков повышенное слюноотделение. Раньше Ати вспоминал свое детство как беспрерывный кошмар. Потом он перестал о нем думать, окружив эти мысли непроницаемой стеной стыда. И только в санатории, где оставшиеся наедине с собой больные дают волю низменным инстинктам, воспоминания вновь вернулись к нему. Ати страдал, наблюдая, как бедные мальчишки пытались убежать от насильников и отчаянно сопротивлялись, но в конце концов сдавались, не в силах более противостоять одновременно грубости преследователей
