которые хранились там для работы по дому. Мы вместе вышли на улицу.
– Жалко беднягу, – сказал папа, склонившись над сойкой.
Мертвое тело уже обнаружила боевая колонна муравьев, которая сновала теперь взад-вперед по полу веранды. Насекомые ненадолго скрывались под перьями птицы, а затем появлялись уже с кусочками ее плоти на спинах.
Папа встряхнул белый мусорный пакет, и тот надулся от воздуха.
– Может, это сила притяжения повлияла? – предположила я.
– На этот счет сказать ничего не могу. У пернатых всегда были сложные отношения с нашими окнами. У них зрение слабое.
Папа надел перчатки, и в воздух поднялось облачко благоухающего резиной талька. Я почувствовала запах латекса.
Отец накрыл ладонью птичью грудку и поднял тело с обвисшими, словно ветви дерева, крыльями. Черные глаза, похожие на перечные зерна, смотрели бесстрастно. Несколько потерявшихся муравьев лихорадочно нарезали круги по папиной руке.
– Мне очень жаль, что на работе все так вышло, – сказала я.
– Ты о чем?
Птица упала в пакет, глухо зашуршал пластик. Папа сдул с запястья муравьев.
– Женщина умерла, да?
– Что?
Он удивленно взглянул на меня. Я поняла, что не стоило ничего говорить.
Папа продолжал молчать. Я почувствовала, что у меня горят щеки. Двумя пальцами, словно пинцетом, он поднял с пола последнее перо и опустил его в пакет. Затем вытер лоб тыльной стороной ладони:
– Нет, родная, никто не умирал.
Тогда он впервые сказал мне неправду. Эта ложь оказалась первой, но не последней и даже не самой серьезной.
На полу, на том месте, где лежало тело птицы, сотни муравьев метались в безнадежных поисках исчезнувшего угощения.
Папа затянул шнур на пакете и завязал его.
– Вы с мамой чересчур переживаете. Я же говорил, что ночью ничего не случится. Все правда прошло нормально.
Папа отнес пакет к мусорным контейнерам за домом. Силуэт птицы просвечивал сквозь пластик пакета, который подрагивал в такт быстрым шагам.
Затем он принес шланг, из которого уже текла вода, и смыл с веранды муравьев и кровь. А вот жирное пятно на оконном стекле продержалось еще несколько недель – словно тормозной след на дороге после аварии.
Наконец папа ушел наверх спать. Мама последовала за ним.
Я еще долго сидела в гостиной перед телевизором, пока родители шептались в спальне. Мама задала какой-то вопрос, и отец повысил голос:
– Это еще что такое?
Я приглушила звук и прислушалась.
– Конечно я работал! А что еще, черт побери, я мог делать?
Мы жили в условиях измененного притяжения. Разум не постигал его, но тело ощущало. В последующие недели, пока дни продолжали удлиняться, мне становилось все сложнее посылать футбольный мяч в конец поля. Распасовщики утверждали, что мячи перестали летать, как прежде. Меткие
