жалость неведома! – тут же устыдил он себя». Но укус падальщика, именуемого совестью, порождал укор не за мнимое предательство из-за радости кончины Титоса, а за то, что он не может усилием воли целиком отдаться моменту ликования, отогнать бессмысленную скорбь.
Где-то вдалеке сверкнула неподвластная даже могущественнейшим лэрам – дикая и необузданная – яркая вспышка. Небо разразилось громом на всю округу. Редкие капли западали с неба и быстро переросли в проливной дождь, заглушающий речь Уриона.
– Будто бы знак самого Бога, – тихо обратилась к Аэрону, стоящая справа Приближенная по внешнему соглядатайству, чье лицо не пощадили морщины. Несмотря на почтенный возраст, выглядела она бодро: вороньего цвета крашеные волосы не выдавали седины, идеально прямая осанка, а голос чеканный, грубый и в то же время женственный, без малейшей толики старческой хрипоты. – Словно сам Творец принял душу его… или наоборот, отверг. Вы как считаете?
Аэрон скрестил руки на груди, не понимая, чем раздражен больше: проклятым холодным дождем, мерзким шажочками прокрадывающимся за шиворот, или внезапным обращением Гильды. Он прекрасно помнил наставление покойного наставника – одно из немногих, с которым был всецело солидарен: «Опасайся и сотрудничай всегда с теми, кому до всего есть дело; воинствующие или безразличные ко всему – плохие союзники. В нашем деле лучшие сторонники те, которым нельзя доверять. Ибо доверие вызывают либо чересчур вероломные, либо попросту глупые». Однако с ней сотрудничать Аэрон не спешил. И не беспричинно.
– Всенепременно к себе возвысил. Нет повода душу его отвергать, – напустив увлеченный богослужением вид, придерживаясь тона холодной вежливости, ответил Аэрон. – Почтеннейший лэр Титос верой и правдой служил нашему великому делу. И всем нам, стражам баланса мирового и исполнителям воли Всевышнего, рядом с ним место уготовано, не так ли?
Он не видел лица лэрэсы, но очень надеялся – та колкость оценит, ведь она не могла не знать, за какие «заслуги» неожиданно для всех Титос сделал его своим преемником.
– Безусловно, безусловно, все мы его воли исполнители. В особенности тем стремиться реабилитироваться под его всевидящим оком необходимо, кто по молодой неразумности отважился богохульствовать.
Гильда выдержала паузу. Аэрон вытянул шею, нарочито проявляя крайнюю заинтересованность к богослужению Уриона, а мысленно ликовал, что она так легко заглотила безобидный словесный крючок.
– …И убоится тот кары Творца, кто очернить имя лэра Титоса посмеет, ибо всю жизнь неусыпно следовал он…
– Впрочем, оставим сентенции богослужителям, – с ноткой понимающей усмешки в голосе заключила Приближенная. – Мне кажется, приоритетнее блюсти жизнь настоящую, в которой даже самое невинное ехидство может послужить началом бессмысленного раздора. –
