по лбу постучали:думай, думай!
Бой…
Пьянству…
Ускорению…
Привет…
Все вместе…
Ликвидируем…
Осталось…
И что за горе,
если звука нет.
Ведь главное – что видимость
осталась.
Мерцал экран,
привычный, голубой…
И на меня наваливалась скука:
я ж это время
рассекал без звука,
как самый рядовой
глухонемой.
1987
«Человек человеку…»
Человек человеку
был,
разумеется,
брат и друг.
Человек человека
бил
не покладая рук.
Аккуратненько
на прицел
человек человека
брал.
Я читал на его лице:
человек человеку —
брат!
Разумеется,
шел тогда
наш прекрасный,
великий век
созидательного труда.
Человека бил
человек.
Век гудит
за моим окном.
Век в счастливое
завтра
прет.
Созидающим кулаком
человек человека
бьет.
1970
Год две тыщи никакой
Хорошо то или плохо,
но кончается эпоха,
век уходит на покой.
Мы сейчас вступаем с вами
в странный год с тремя нулями —
в год две тыщи никакой!
Новый век ударит – датой!
Мы отметим 45-й,
перед ним 37-й.
Ну а этот год – особый —
угадай поди, попробуй,
чем нас встретит – светом? Тьмой?
Кто придет – варяги? Гунны?
Кто – с брони или с трибуны
нам укажет путь рукой?
И в какой мы будем яме
в этот год с тремя нулями —
в год две тыщи никакой?!
С новым счастьем, с новым годом!
Я сейчас со всем народом,
словно в омут головой,
вместе с планами, стихами,
в общем, вместе с потрохами
в год вступаю нулевой!
Пусть плетутся дни за днями.
Будем в год с тремя нулями
и с нулями жить в ладу.
Вкусной вам духовной пищи,
денег вам, друзья, – две тыщи! —
в никаком таком году!
Песенка статиста
Мне досталась в этой пьесе
очень маленькая роль,
в ней всего четыре слова:
«Мы прорвемся, мой король!»
Десять выпадов рапирой
и, когда свободен путь,
умирающий противник
мне клинок вонзает в грудь.
Я лежу на авансцене,
муха ползает по лбу,
уходящего сраженья
слышу грохот и пальбу.
Но придет священник вскоре,
побормочет надо мной,
и король, потупя очи,
скажет:
«Умер как герой».
Я спрошу его в антракте,
скрыв под
