и еда. Деньги – двадцать пять долларов – нашлись в комнате в передней части дома. Питер забрал купюры и оставил вместо них свой кольт, стоивший полсотни. Выбрался обратно тем же путем, через заднее окно, и, не думая о том, что отныне на нем кража со взломом, которая тянет на много лет отсидки, не спеша направился в отель, где от души наелся, и под покровом ночи двинулся дальше.
Соснув часов пяток в стогу сена, не стал задерживаться и с удовольствием бодро потопал вперед. Бодрящая ночная прохлада, яркие звезды, напоенный волшебным ароматом сосен горный воздух делали его путешествие легким и умопомрачительно прекрасным. На рассвете вышел к небольшой чудесной долине – посередине, причудливо извиваясь, искрился ручей, тут и там виднелись живописно разбросанные могучие деревья. На расчищенном участке – хижина. Из трубы к верхушкам деревьев поднимается дымок и, раздуваемый ветром, тает в вышине. Проголодавшемуся Питеру дымок обещал все, что надо. Но куда заманчивее показался стоявший в коррале рядом с хижиной конь светлой масти – Питер с первого взгляда понял, что конь этот предназначен для него и ни для кого больше.
Он направился прямиком к корралю и, перегнувшись через ограду, принялся по-хозяйски разглядывать своего коня так, словно купчая на скакуна уже лежала у него в кармане. Такое ощущение приходит очень редко, один раз в жизни, и тогда счастливчик становится обладателем того единственного коня, какой ему сужден по жизни. Конь явился той последней частичкой, которая завершает мозаичную картину счастья. С этого момента счастье не покидает его в течение всего времени, пока с ним конь. Его конь. Если ради обладания им надо убить – убивают, и не остается никаких угрызений совести. Надо украсть – крадут.
Не в силах оторвать глаз от коня, подобные чувства испытывал в данный момент и Питер Куинс. Этот светлый со стальным отливом красавец представлялся ему массой живого трепещущего пламени. Высотой никак не меньше пятнадцати ладоней и трех дюймов и с такими могучими мышцами, что в покое он выглядел стройным, изящным, а пошевелившись, представал богатырским конем. Да и стоит ли описывать? Питер Куинс не думал о деталях. Душу заполняла одна радостная, торжествующая симфония. И если он отмечал про себя узкую квадратную морду или изгиб хвоста, свидетельствовавший о поразительной резвости, то только сквозь туман охватившей его радости. Целых полчаса в немом восторге парень разглядывал жеребца, а оторвав взгляд, не мог припомнить ни одной детали, но уже не сомневался, что узнает его даже по отдаленному стуку копыт.
Придя в себя наконец, обнаружил, что за ним следят. Вообще говоря, она стояла почти перед ним. Закатанные по локоть рукава, в одной руке скамеечка для дойки, в другой – ведерко с дымившимся парным молоком, отчего в желудке у Питера начались голодные судороги. Позади к дневному пастбищу брела корова.
– Будешь доказывать, – заметил Питер, – что ты доила корову, а я не видел?
– Прямо у тебя под носом, – подтвердила она. Откинув голову, рассмеялась так весело и непринужденно, что окончательно покорила его. –
