и взор волшебниц сих
Обманчивы… как ножки их.
XXXV
Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.
XXXIV
Another time I now remember!
It’s what I watch in dreams sometimes:
A happy stirrup I do handle,
A touch of leg my blood excites.
Again the fantasy is boiling,
Again this touch of leg is burning,
It stirs up blood in withered heart,
Again this anguish and this love!
Yet, that’s enough to glorify
The arrogance of haughty creatures,
They are not worthy of these speeches,
I’d better still my chatty lyre.
These enchantresses’ words and glances
Are so deceptive… like feet’s traces!
XXXV
Where is Onegin? Half asleep,
From ball to bed he’s moved by carriage.
St. Petersburg does never sleep,
The drums are beating waking soldiers.
A merchant wakes, a pedlar walks,
A cab to stand is pulled by horse,
A dairymaid delivers milk,
Under her feet the snow makes squeak.
The morning noise refreshes air.
They open blinds; smoke by columns
Ascends upwards from burning ovens,
A baker – German, clean and fair,
In paper cap, exclaimed not once
His crackling language’s was ist das.
XXXVI
Но, шумом бала утомленный,
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя.
Проснется за-полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра.
И завтра то же, что вчера.
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
Вотще ли был он средь пиров
Неосторожен и здоров?
XXXVII
Нет: рано чувства в нем остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и стразбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова;
И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань, и саблю, и свинец.
XXXVI
But being worn by night time pleasure,
Has mixed up morning and midnight
The kid of luxury and leisure
Sleeps
