style="font-size:15px;"> Мурад на четвереньках начал пятиться вглубь сада, стараясь двигаться как можно более незаметно. А вослед ему неслось:
– Ну же, покажись, проклятое Ахмедово семя!
Почему никто не убил этого Челика, да покарает его Аллах, да не вкушать ему рая с правоверными? Что вообще Челик делает в садах Топкапы, кто пустил его сюда?
Под коленом предательски хрустнула сухая ветка. Кто-то крикнул:
– Господин, он здесь!
– Сам вижу! – отрезал предводитель, направляясь к Мураду, и мальчика прошиб холодный пот.
Сейчас Мурад даже пальцем не мог пошевелить в свою защиту, и виной тому была ненависть – безумная, глубокая и всепоглощающая ненависть, плещущаяся в глазах Челика, внука Йемишчи Хасан-паши. Словно и не человеком уже был этот Челик, а иблисом, явившимся из преисподней, дабы сожрать печень шахзаде Мурада.
– Ты зря не вышел сам, порченая кровь, Ахмедово семя, – прошептал предводитель, глядя в расширившиеся от ужаса глаза мальчика. – Тогда я в милости своей убил бы тебя почти мгновенно, почти безболезненно. Теперь же…
Что-то свистнуло в воздухе, и широкоплечий заговорщик, стоящий за левым плечом Челика, нелепо покачнулся, взмахнул руками и упал навзничь. В тот же миг у другого из груди вынырнуло окровавленное лезвие и он лишь вздрогнул, без стона оседая наземь. Сильная рука сорвала повязку, закрывавшую ему лицо, и бросила рядом с телом.
Темная ткань быстро намокала, становясь цвета осенней земли.
– Хоть умрите как мужчины, раз не могли как мужчины прожить, – произнес очень знакомый голос. – Нападать на ребенка недостойно ни для мужчины, ни для мусульманина.
Словно в безумном сне Мурад наблюдал, как дядя Доган, отец Тургая, танцует пляску смерти среди кустов. Доган парировал чужие удары и бил сам, скупо и расчетливо, уворачиваясь от чужих сабель, иногда пропуская их на волосок от собственной кожи. Пару раз вражеские клинки почти дотягивались до него, разрезали одежду, но он не обращал на это ни малейшего внимания. Вот кто воистину был великолепен в бою! Понятное дело, у кого Тургай перенял навыки.
Мурад даже готов был простить Догану, что тот назвал его ребенком.
Вскорости все было закончено. Ну, почти. На ногах остались лишь Доган и Челик.
– Ты! – прошипел Челик. – Ты!
Глаза его сузились от ненависти.
– А, – промолвил Доган, отслеживая каждое движение противника, – вот как низко ты пал, несчастный.
В голосе его звучала искренняя печаль, но на самом-то деле разговаривать в бою нельзя вообще, это Мурад усвоил давно, еще с первых же дней обучения. И сейчас он в осознании воинского искусства продвинулся достаточно далеко, чтобы понять: оба бойца слишком изнурены короткой, но безжалостной схваткой, они ищут хотя бы несколько мгновений, чтобы передохнуть.
Не вмешаться ли Мураду в эту схватку? Оружие у него есть… А то этот
