разодета и разукрашена. И это ему кажется несправедливым.
– А разве не так?
– Ты не понимаешь, что христианский Бог ко всем одинаково милосерден. Помнишь, в Священном Писании сказано, что для Господа нет «ни эллина, ни иудея, ни скифа, ни раба, ни свободного». Так же нет для него ни красивого, ни безобразного, ни умного, ни глупого. Это у древних греков и римлян был такой культ внешней красоты, что некрасивых людей даже не избирали в Сенат. А истинный христианин не должен быть нетерпимым к тем, кого природа не наградила своими дарами.
– Опять проповедь? – поморщился Дмитрий.
– Подумай сам, – невозмутимо продолжал Никифор. – Разве внешняя красота – это заслуга? И разве уродство – вина? Боярышня, над которой все так смеются, не виновата, что родилась такой безобразной и слабоумной. Может, ее зачали в неудачный день или спьяну. Она озлобилась, и это тоже понятно. Но за что ее осуждать? Это Бог так распорядился: не дал ей красоты и ума, зато дал состояние и знатность. Вот если бы душа у нее оказалась так же некрасива, как лицо, – только тогда все имели бы право ее осудить.
Дмитрий посмеивался, слушая ученого друга, а когда тот закончил свою речь, сказал:
– Похоже, ты очень любишь софистику, хоть ее и придумали язычники. Все говоришь как будто верно – а получается не то. Сколько бы ты меня ни путал в этом вопросе, все равно я с тобой не согласен.
И Дмитрий, пришпорив коня, вырвался вперед, давая понять, что спор окончен.
Глава четвертая. Сватовство Глеба
Между тем, пока трое друзей скакали по дороге в Раменье, мрачный и раздосадованный Глеб медленно ехал через Подол, огибая гору Хоривицу. Ему не хотелось возвращаться в дом боярина Тимофея, и он нарочно выбрал кружной путь. Глеб колебался, был в полной растерянности. Потерпев неудачу во многих своих начинаниях, тщеславный княжич возлагал большие надежды на дядюшкино наследство и выгодную женитьбу на дочери знатного киевского боярина. Отказываясь от Анны, он терял не только богатое приданое, но и, возможно, благосклонность собственного дяди. Но и жениться на дочери Тимофея, особенно теперь, когда она была во всеуслышание осмеяна киевскими молодцами, он не хотел и не мог.
Проезжая через ремесленные кварталы, Глеб рассеянно скользил взглядом по мастерским чеканщиков, замочников, плотников и бочаров. Он и не заметил, как оказался близ оврага с глинистыми берегами, где располагался Гончарный конец. Лишь услышав рядом чей-то испуганный возглас, князь вздрогнул и огляделся вокруг. И сразу же глаза его заблестели, и он, выпрямившись в седле, молодцевато подбоченился. Прямо перед ним, у дверей гончарной мастерской, стояла с кувшинами в руках красавица Надежда.
– Ясноцвета! – воскликнул Глеб, наклонясь и заглядывая ей в глаза. – Как же я рад тебя видеть! Бог меня снова свел с тобой, красота ненаглядная.
Девушка растерялась и, запинаясь от волнения, пробормотала:
– Уезжай
