этих слов.
– Ваше благородие! И что же мы можем сделать? Вы знаете, это чистое несчастье. Приходят ко мне в дом… Они говорят – «самооборона». И мы даем на самооборона. Так ви знаете, ваше благородие, что они сделали, эти сволочи, на Димиевке? Бомбы так бросать они могут. Это они таки умеют, да… А когда пришел погром до нас, так что эта самооборона? Штрелили эти паршивые мальчишки, штрелили и убегли… Всех их, сволочей паршивых, всех их, как собак, перевешивать надо. И больше ничего, ваше благородие.
С тех пор когда меня спрашивают: «Кого вы считаете наибольшим черносотенцем в России?» – я всегда вспоминаю этого еврея…
Павел
Павел меньше всего ожидал, что в ту ночь заснет таким же крепким сном, как отец. Может, не настолько же крепким: снотворного все же не пил.
Все оказалось просто и прошло без осечек. Капли по рецепту врача он купил тоже, передал сиделке. А та попросилась ненадолго отойти, выпить чаю.
– Конечно, идите, – улыбнулся Павел. – Олимпиада подежурит за вас.
– Благодарствую, – сказала сиделка, – только вот… Как бы…
– Как бы не дала Ивану Павловичу волшебную траву-исцелиху, цветущую только в дни греческих календ, – договорил Павел и увидел понимающую улыбку образованной сиделки. – Не волнуйтесь, наша Лимпиада Лексанна подробно проинструктирована и принесет нашему больному только аптечные снадобья.
Второе аптечное снадобье уже было в руках доброй старушки и влито в теплый клюквенный кисель. Едва сиделка удалилась, она поспешила к больному.
А Павел? Пошел в кабинет, полистал «Научное обозрение», покурил и легко заснул.
Так и не понял, отчего проснулся, от стука в дверь или общего переполоха. Тот, кто стукнул в дверь, уже убежал.
Оделся, вышел поеживаясь, несмело пошел к отцовской спальне. Там было шумно: доктор громко отчитывал сиделку, Петр Степанович что-то кричал доктору, в углу громко рыдала Олимпиада. Тише всех был Иван Павлович – половина лица накрыта платком, на глазах две серебряные монеты.
Павел шагнул к постели отца. Доктор Шторх резко сказал ему, с внезапно прорезавшимся немецким акцентом:
– Не рекомендовать! – И чуть успокоившись: – Хотя он умер во сне, смерть легкой не была. – И простонал: – Ну почему?!
Немного погодя успокоились все, кроме Лимпиады. Она причитала утром, пока не охрипла, но и днем продолжала плакать. Павел боялся подходить к ней: вдруг старуха примется прилюдно бранить его за сонные капли? Но Лимпиада никого не винила, даже себя. Не видела связи между вечерним лекарством и смертью Ивана Павловича. Причитала она по другой причине.
Вечером, когда никого рядом не было, Павел попытался утешить старушку. Сказал: «Батюшка мой хоть и мучился, но недолго. Во сне ушел».
– То-то и плохо, что во сне, без покаяния! – резко ответила старушка. – Как по мне, так пусть меня ножами режут, огнем жгут, лишь бы покаяться перед смертью. А Иван Палыч так и преставились с грехами тяжкими…
