момент раз за разом прожевывал и пережевывал его. Медленно, неспешно, тщательно, без особого удовольствия и удовлетворения. Все это было не ново, он уже где-то когда-то это видел. Где-то там. На дне колодца своего единственного зрячего зрачка. Зря. Зря все это было. Но что ж уж теперь. Теперь уж заря занимается, хотя совсем недавно еще смеркалось, и, казалось, что наступившая тьма, потемки, мрак и ночь продлятся вечно. Но нет. Вечность заканчивается прямо сейчас.
Он сам это накликал.
Сам виноват.
Пальцы под тонкой замшей перчаток, еще мгновение назад нервно сжимавшие деревянную рукоять Кухенройтера, сами становятся деревом. Мороз стоит страшный. Крещенский. Из ноздрей и изо рта валит пар. Он чувствует, как под черной тканью сюртука его тело обливается липким холодным потом и его насквозь пробивает дрожь. Его знобит. Этой ночью он не сомкнул глаз. Марьина роща пуста. В морозной январской стыни звенит хрустальная тишина, и только хруст снега под ногами нарушает ее. Крикнешь – и крик разнесется на километры вокруг. Эхо подхватит твой голос. Но ты нем.
«К барьеру!» – вот, оказывается, последние слова, которые он услышит в своей жизни. А что он сам сказал в конце? Главного он так и не сказал. Хотел. Но.
Ноги послушны, они сами знают, куда идти. Два шага, три… Какая чистота вокруг. Какое нетронутое белое покрывало… Даже обидно пачкать его собой. Природа прибралась, постелила свежее снежное белье, взбила подушки сугробов. Благодарность за эту последнюю красоту теплом разлилась у него внутри. Не будет больше этого. Ничего не будет. Для него уже всё решено. Гнать, гнать от себя мысли о возможной осечке, о невозможной удаче. Глупо надеяться. По жребию стрелять выпало из его собственного дуэльного гарнитура, подаренного ему Павлом на день рождения. Какая ирония.
Матовый блеск ложи и гравировка металлических деталей, стволы, изготовленные из дамасской стали. Безмолвное восхищение. Павел преподносит подарок: эта дуэльная пара превосходна, совершенна, сам черт позавидовал бы ему. Пара располагается в горизонтальной плоскости. Каналы гладкие, 12-го калибра, длина каждого – 25,7 см, диаметр – 1,2 см. На боковых поверхностях колодки размещены ударные замки с открытым расположением курков. Брандтрубки расположены под острым углом к поверхности капсюля – примерно 45 градусов. Замочные доски удлиненные, каплевидной формы. И замочные доски, и спицы курков покрыты гравировкой в виде растительного орнамента – цветы лапажерии. На левой замочной доске – изображение лисицы, на правой – медведя. Смешно. Только теперь он понял этот недвусмысленный намек, держа в руках второй пистолет из своей дуэльной пары. Второй пистолет, первый выстрел. Первый – потому что он всегда наносит удар первым. Второй, потому что он всегда был вторым, а первым был Павел. А, впрочем, почему был? Это скоро он, Александр Верейский, превратится в «был». А Павел был, есть и будет. Палец сжимает курок. Гремучая ртуть взрывается. Щеки обдает жаром. Промахнулся. Какая радость, какое разочарование. Так правильно и так неправильно. Первые начинают и проигрывают. Если они на самом деле вторые.
Павел Ланской был ему как старший брат. Больше, чем просто брат. Почти отец, хотя старше лишь на шесть лет. Сколько всему он его научил. Вначале читать. Затем стрелять, фехтовать, ездить верхом, охотиться. Их семьи были очень дружны. Дружили отцы, но в особенности матери. Павел всегда мечтал о брате, но в семье рождались только девочки. И умирали. Кроме средней. Оленьки с оленьими глазами. И братом ему стал Саша. Их многое связывало. Они сплелись корнями, срослись, как сиамские близнецы, и были неразлучны. Сколько часов они проговорили друг с другом. На русском, французском и их особом, собственном языке. Если все их разговоры сложить воедино, получатся даже не месяцы – годы. Годы бесед. И вот теперь их последняя беседа. И этот голос… Голос Павла, призывает Александра к черте. В нём сталь и разочарование. И тоска.
Декабрь 1824 года
Лебедянь
Тоска.
Потоскать.
Затаскать.
Заласкать. Как же он соскучился. Александр прислонился лбом ко лбу своего рысака. Рыжий жеребец. Красавец. Родился от выписанных из Англии кровных скакунов Интерпретёра и Виндлас. Ледяной и суровый. Как пепел на снегу. Как он сам. «Изгарь», – Александр потерся о его морду щекой и с шумом втянул ноздрями его запах: на него пахнуло тяжелым мускусом вспотевшей кожи крепкого молодого животного и чем-то пряно-восточным. Варварски красиво. Александр еще раз пробежал глазами Устав Скакового Общества в разделе «Правила для скачек и ездоков». Там говорилось: «Скакать могут вообще всякой и на всякой лошади, какой бы породы она не была», за исключением меринов. Дистанции в зависимости от категории лошадей были в две, три, четыре и шесть верст, а для испытаний рысистых пород лошадей, дистанции строго не устанавливались. Судьи (три человека) обычно назначались из числа действительных членов общества, «коих лошади в сей скачке не участвуют». Кроме судей, по всей дистанции скакового круга размещались другие члены общества для наблюдения за тем, чтобы ездоки
