получить. Настоящее везение только начинается.
Держись, Фартовый!
5
– Псевдоним должен быть коротким, точным и загадочным. Для врага он – недоступная тайна, для своих же, посвященных – вроде боевой награды. Сотрудник обязан чувствовать гордость, услыхав или прочитав свое рабочее имя. Итак, что вы для себя выбрали?
– Я еще немного подумаю, господин Чижиков.
Двое стояли у раскрытого окна, глядя в затопившую Столицу ночь. Света не зажигали.
Курили.
– Не «господин» – «товарищ». Привыкайте и не ошибайтесь больше. В нашей стране, в Социалистическом Союзе Республик, господа имеют право находиться только в одном месте – в Соловецком лагере особого назначения.
– Знаю… Сам себе удивляюсь, госпо… товарищ Чижиков. Еще недавно я и подумать не мог о том, чтобы сотрудничать с кем-либо из большевистского руководства. Когда брат предложил, мне подумалось, что это глупая шутка. Помогать врагам – тем, кто все погубил и уничтожил!.. Врать и хвастать не буду, в Гражданскую с красными воевать не пришлось, но, поверьте, не по моей вине. Однако сказавши «алеф», придется говорить «бейт». Бывший юнкер Киевского пехотного Великого Князя Константина Константиновича военного училища ждет вашего приказа… Офицером стать не успел – ушел воевать с Петлюрой.
Тот, что был постарше, курил трубку – маленькую носогрейку на полдюжины затяжек. Его собеседник предпочитал папиросы «Ира». Затягивался глубоко, а перед тем как щелкнуть зажигалкой, сминал картонный мундштук гармошкой.
Пепельницу заменяла стоящая на подоконнике пустая консервная банка.
– Вы из Киева? Тогда должны помнить, как в августе 1919-го город пытался захватить атаман Струк. Он, кажется, дошел до Подола?
– Струк? Еще бы не помнить, товарищ Чижиков! Кто ждал Деникина, кто – Петлюру, а тут этот погромщик. Странно вспоминать, но мы с друзьями, товарищами по училищу, пошли в ваш, большевистский военный комиссариат и попросились на фронт. Как раз на Подол, там уже стреляли. Красные – враги, политические противники, Струк же – людоед, первобытный троглодит. Хуже марсиан мистера Уэллса!
За окном давно стемнело, горел лишь небольшой газовый фонарь. Острые тени рассекали размякший за день асфальт. Редкие прохожие, словно чего-то опасаясь, оглядывались, ускоряли шаг.
День был жарким, но и тьма не принесла прохлады.
– Вот потому вы и пришли, сначала в военный комиссариат, а теперь – сюда. Осенью 1917-го, когда шут Керенский уронил власть, страшна была даже не диктатура Корнилова. Мы в Центральном Комитете всерьез обсуждали возможность всеобщего анархического взрыва, новой пугачевщины, которая бы уничтожила остатки цивилизации в России. Троглодиты были уже готовы выйти из пещер, и никакой Корнилов, никакой Колчак с ними бы не справились. Мы – смогли. Не погубили, не уничтожили, а спасли то, что еще можно было спасти. Нас, большевиков, обвиняют в
