я не был, а потому всякий раз получал взбучку. В школьном дворе я всегда оказывался один против кучи, что сильно осложняло жизнь, а сказать, почему дерусь, я не желал, тогда мне еще было немного стыдно, я же видел, что отличаюсь от других мальчиков: когда я оказывался среди них, мне казалось, что я марсианин, я думал, что я ненормальный и это моя вина, но не понимал, в чем причина столь явного несходства. Только Алекс вставал на мою защиту, дрался на моей стороне, так он и стал моим приятелем. Единственным, который у меня когда-либо был. Я продолжал ходить на сеансы к психотерапевтам, эти бабы хотели меня разговорить, но я помалкивал. Я уже понял, что лучше мне не распускать язык, и мог промолчать все сорок пять минут сеанса. Их это бесило. Но если разговаривать с ними, получится, что тебе не удается общаться с другими, с теми, с кем действительно надо разговаривать. Так ведь? А тогда какой смысл? Мне нечего было им сказать. Я бы хотел поговорить с матерью. Но о ней можно писать целый трактат по психологии.
Вот так. Главное сказано.
Я Поль, со всеми своими набитыми шишками и провалами, мне семнадцать с хвостиком, и у меня нет никакого прозвища, я этого терпеть не могу. У меня две матери, и я заткну пасть любому, кто скажет, что это счастье или блаженство. Возможно, сироты сочтут это везением, но плевать мне на сирот, они не понимают, как повезло им самим: они могут жить одни.
Мою мать зовут Лена. Настоящее ее имя Элен, но она его ненавидит, и только я, когда хочу ей досадить, так ее называю. Однажды воскресным утром за завтраком она была в хорошем настроении или, вернее, в материнском (такое с ней случается приблизительно раз в год), и я сказал, что мне, например, нравится ее имя, и спросил, почему оно ей так претит; она уставилась на свой тост с маслом и апельсиновым джемом, надолго погрузилась в раздумье, уносясь мыслями куда-то далеко, а потом пожала плечами и пробормотала:
– Потому что мне его дали родители.
Я подумал, что вот и пришел наконец момент поговорить, что она сейчас расскажет мне историю своей семьи, о которой я ровно ничего не знал.
– Но почему? Что они такого сделали?
Она долго рассматривала тост, слизнула джем, который едва не потек.
– Да пошел ты!
Я и до сих пор не знаю, что же произошло, есть ли у меня дедушки-бабушки, дяди, тети, кузены, – полная тьма. Ее фамилия Мартино. Как и моя. Но всяких Мартино в телефонном справочнике пруд пруди. Однажды вечером, когда ресторан уже закрывался, я спросил у Стеллы, рассказывала ли ей что-нибудь мать. И по ее лицу сразу увидел, что вопрос был затруднительный. Она долго колебалась.
– Нет, абсолютно ничего. Лучше эту тему не трогать.
Стеллу зовут не Стелла. Ее зовут Эстель. Но ей кажется, что это имя какое-то трусливое, а Стелла куда лучше. Стелла – подруга моей матери. Она на восемь лет ее старше. Они вместе уже двенадцать лет. Стелла – лучшее, что с матерью случилось в жизни, и она сама так говорит. В кои-то веки
