Я видел, как кто-то брал этот нож в руки и рассказывал, как он им забивал козла и как его потом расчленял. Потом другие руки брали талисман и незнакомый голос вещал, когда и как он был сделал и для чего предназначен.
Наконец, выступил Сильвестр и обрушился со всей силой на суеверия и колдовство. Летели слова суровые и, казалось, все в меня метили. И приговор, пусть и легкий после таких слов, не тем несчастным, непонятно как в это дело замешавшихся, был вынесен, а мне. Я все окончание суда просидел с опущенной головой, ко всему готовый, но все же поднял раз голову и окинул взором палату огромную, людьми набитую. И что же?! Не я один, оказывается, в таком состоянии пребывал, и другие ерзали, как на горячей сковородке, и печать вины так явственно проступала у них на лбах, что я непроизвольно свою шапку до самых бровей нахлобучил. «Эге, – смекнул я, – да это не суд, а послание грешникам».
– Так пусть суд наш будет последним предупреждением еретикам! – прогремел голос Сильвестра, подтверждая мою мысль. – Не отступятся, не покаются – огнем живительным выжжем ту ересь жидовскую! Упорствующим десятикратно воздадим за вины прошлые!
После суда, темноты дождавшись, побрел я к Макарию, мысль о покаянии в голове держа.
– Благослови, святый отче! – сказал я смиренно, ступив в его келью и упав перед ним на колени.
– Ох, и вляпался ты, сын мой, по самые уши, – ответил мне грустно Макарий вместо благословения, и понял я сразу, что все ему известно. Макарий между тем продолжал тихим голосом: – Но понимаю я, что не по своей воле, то враги веры истинной в сети тебя завлекли, воспользовавшись умом твоим неиспорченным и душой открытой. Я тебе этот грех отпускаю, ибо вижу, что покаялся ты уже в душе своей. Плохо то, что княгиня твоя Иулиания в том деле тоже замешана. Ей по-хорошему в монастырь надо, грехи замаливать, – тут я вскочил, но Макарий, руку протянув, меня в прежнее положение привел, – но то карой тяжкой даже не ей будет, а тебе. Любя тебя искренне, я ей послабление отстоял. Но из Москвы вам уехать придется.
Тут я возрадовался, с княгинюшкой моей ненаглядной я и на краю света в шалаше счастлив буду.
– Завтра же собирайтесь в Углич, тот удел тебе еще отцом твоим отписан, а в духовной царя благочестивого Ивана Васильевича подтвержден. Не забывал брат о тебе! – воскликнул Макарий, но осекся, вспомнив, что не мне о последней воле брата моего рассказывать. – Удел тот тебе полностью передают, это мы вчера еще с князем Мстиславским, с Алексеем Адашевым и Сильвестром утвердили.
И не оттого мне грустно стало, что еще до суда все решили, а оттого, что без меня. Вот ведь как жизнь моя изменилась: ушел брат мой дорогой и меня от всех дел государственных отставили, как и нет меня.
Макарий грусть мою уловил и, по-своему ее поняв, решил – добрый старец! – меня утешить. Усадил рядом с собой на лавку и поведал мне по-новому ту давнюю историю с ересью в царствование деда моего.
Оказалось, что
