на грудь. – Все отвернулись, лишь заслышав о доносе том злоречивом. Помоги мне, князь! Защити! Не выдержу я пытки, – заскулил он мне в ухо, – боли телесной боюсь, наговорю того, чего и не было. Не за себя, за всех вас страшусь!
– И на старуху бывает проруха! Как же я, дурак старый, раньше-то на сего дьяка внимания не обратил? – запричитал Сильвестр. – Он ведь, окаянный, уже нападал на меня, да я отмахнулся, – Сильвестр заметался по полутемному храму, разжигая свечи, – вот этой иконой, этими росписями меня корил, – поволок он меня в боковой придел, – ну что в этой иконе греховного? Богоматерь как живая и вся радостью материнства светится.
– Не по канону православному написана, – протянул я неуверенно, даже не глядя на икону, знал я ее хорошо и будила она во мне мысли пусть и не низменные, но все же не совсем божественные.
– Не по древнему, это признаю, но по православному, святыми монахами Печерского монастыря написана, и зря Висковатый говорит, что они у италийца Перуджинова обучались. Никогда они из своего угла не вылезали! Да и преподнесена она храму самим Даниилом Романовичем, посмел бы этот шелудивый пес на царского шурина гавкать при живом Иване.
«Жив Иван! – возмутилось все во мне, и от того возмущения мысль родилась: – Он о Захарьине ничего и не говорит, он только тебя обвиняет!» Но я эту мысль притушил, зря, как впоследствии выяснилось.
– Сюда посмотри, – тянул меня за рукав Сильвестр к фреске на стене, – любому же ясно, что это лжепророк, которого бесы корежат, и Иисус тех бесов изгоняет. А Висковатый кричал, что это девка срамная телесами трясет.
– Так это – лжепророк! – вскричал я. – Теперь ясно вижу! Напраслину дьяк навел! – и продолжил спокойно: – Вообще, зря он на художество напал, это все с благословения митрополита делалось, да что там благословения, я ведь сам видел, как Макарий тайком краски брал и фигуры всякие малевал.
– И это верно, – обрадованно подхватил Сильвестр, – Макарий с монашества к этому делу пристрастен.
Тут он на глазах стал успокаиваться, и задумываться, и губами шевелить, а руки между тем свечи непроизвольно гасили, то у него от скаредности.
– Ты, Юрий, домой иди, там тебя, поди, заждались, – выпроводил он меня, – а я к Алексею побреду, посоветоваться надо.
А через день и суд состоялся, с этим на Руси никогда не тянули, либо сразу, либо уж никогда, так и сиди в темнице без суда до самой смерти. Чьей? Это кому как повезет.
Весь Собор Церковный собрался, и все бояре, и весь Двор. Вот только обвиняемых не было, не смогли их по немочи доставить, а еще говорили, что Федор Башкин да старший из братьев Борисовых, Иван, в уме немного тронулись и такую хулу извергали, что для спокойствия душевного лучше никому и не слышать. Зачитывали лишь листы сыскные и из них все всем было ясно.
Святые отцы не преминули всю ересь выявленную по косточкам разобрать и собранию высокому показать, в чем собственно ересь состоит. Без толкования простому человеку
