вещал, толпа волновалась, громкими криками требуя головы Бельского. Дался им этот Бельский! Я всмотрелся в толпу. Справа возмущение направляли три ражих молодца, этих я немного знал, братья Ляпуновы, рязанцы, дворяне мелкопоместные, смутьяны известные, все в отца, отличавшегося в свое время в Слободе Александровой. Слева суетились два вертких и немолодых уже мужчины в атласных, изрядно потертых кафтанах, были они похожи друг на друга, знать, тоже братья, братья, братья, я напрягал память, да! Кикины! Тоже рязанцы, тоже мелкопоместные, тоже Слободу стороной не обходили.
Я лишний раз утвердился в своих подозрениях относительно Никиты Романовича. Я посмотрел на него, мне показалось, что он делает какие-то тайные знаки. Сразу же волнение толпы пошло на убыль, замещаясь криками одобрительными. Вероятно, случайно это совпало со словами Мстиславского об отставке и удалении Бельского. Воспользовавшись моментом, Мстиславский возвестил: «Да здравствует царь Федор и его бояре верные!» – надеясь в ответных ликующих криках потопить остатки бунта. В целом, удалось, хотя крики были недружные и народ расходился нерадостный, но главное – расходился. Мне захотелось сделать приятное моему доброму народу. О, я знаю, как сделать народ счастливым!
– Люди добрые! – крикнул я во всю мощь своих богатырских, чего скрывать, легких. – Кончится пост, справим сороковины по царю почившему, царь и бояре пожалуют всех вином бесплатным от пуза!
– От них дождешься! – раздался ответный крик, но уже не злой, задорный.
– Я ставлю, из своих запасов и за свой счет! – размел я все сомнения.
Люди Русские добры и отходчивы. С умилением смотрел я, как расходятся они с площади, весело балагуря. Даже раненые уже не стенали, лежавшие сели, сидевшие встали и радостно заковыляли вслед товарищам. До меня донесся обрывок разговора.
– А ты говорил – дурак!
– Никогда я такого не говорил! Я говорил – блаженный!
– Я это и имел в виду!
– А я имел в виду – святой человек!
– Святой человек! Воистину так!
Не знаю, о ком они говорили, уверен, что не о молодом царе. Называть царя дураком непозволительно не только черни, но и боярам. Более того, чернь не смеет даже думать такого. Если же вдруг у меня вырвалось или вырвется ненароком это самое слово, то вы меня извините, все ж таки я родственник, старший. Но не для этого рассуждения я тот случайный разговор привел. Я лишь хотел показать, что и в минуты величайших потрясений Русский человек не забывает о святости.
Следующие недели прошли в суете необычайной. Не рассказываю о похоронах царя Симеона, это, конечно, тоже было, не миновать, но у меня была другая забота – переезд в Углич вместе с Димитрием. Тут я допустил страшную ошибку, имевшую столь гибельные последствия, а княгинюшка моя, к сожалению, меня не поправила, быть может, единственный раз в жизни. Дозволил я Нагим сопровождать нас. Их ведь после избрания
