стремительно наступившей старости…
– В преферанс, Федор?
Федор Петрович поморщился. Так, что морщины заныли от боли.
– Не играю.
– Почему?
– Потому что в карты играют только дураки. Оставь меня в покое.
Федор Петрович появился в Доме около двух лет назад, и с той самой минуты никто не слышал от него ни одного доброго слова. Он не рассказывал о своей жизни. Все решили, просто не о чем… Недосказанность имеет только одно воплощение – «ничто». О чем не сказано – того нет. Ни у кого не возникает вопроса при осознании отсутствия у ближнего своего чего – либо, говорилось ли об этом? Подчас создается впечатление, что нет людей, лишенных. Много людей, не желающих говорить.
Фамилия этого угрюмого человека была Гопплин. Однажды он сказал, что его предки были немцами, но если злые гоблины и жили на самом деле, то именно они дали корни его роду. Каждый день он останавливался возле окна. Если не светило теплое солнце. И писал. Никому не говорил, о чем пишет. Рукописи прятал…
У Федора Петровича не возникало мыслей, что никто не воспринимает его и его занятие всерьез. Или, было известно, только напустил на себя ауру агрессии, которая являлась болезненными комплексами одинокого человека.
Это утро было наполнено некоторым оживлением. Беспокойным и раздражающим. Жители дома восторженно ахали, Федор Петрович не хотел поворачивать головы. Знал, что в очередной раз принесли очередное мертвое дерево.
Праздник мертвых. Так называл новый год, почти мертвые люди и мертвое дерево.
Все будет как обычно: разговоры о прошлом, воспоминания, никому не нужная пустая ностальгия… Мертвая… Он тяжело вздохнул и развернул коляску, чтобы вернуться в свою комнату. К ногам подкатился стеклянный золотой орех.
Молодой доктор смотрел на старика, прислонившись к холодной стене. Федор Петрович не мог не заметить, что молодой человек наблюдает за ним более пристально, чем за остальными.
– Орех на счастье, Федор Петрович.
– Дерево должно быть живым, доктор. Где есть праздник, не должно быть ощущения смерти.
– Федор Петрович у нас умирать собрался? – Филипп всегда говорил, когда имел возможность сказать. Молодой душой и словами, старался держать в Доме веселую атмосферу, и помогал в этом другим. По отчеству его не называл никто. Кроме Федора Петровича, разумеется.
– Нет, такой радости я вам не доставлю, Филипп Исакиевич. Где ваши картонные уши? Дождь подмочил? Или в этом году вы решились играть роль лисы, вижу, волосы покрасили?
Филипп устало зевнул, Федор Петровил не умел быть оригинальным.
– Не обижаюсь на людей, которые не любят никого, дорогой. Мне их жаль премного. А волосы я перекрасил, да. Старости своей не боюсь, как вы, и в любое время смерти могу показать…
Филипп изобразил неприличный жест. Федор Петрович рассмеялся
