за границу, а о принятии сотрудника. Что же тут страшного?
– Этика межнаучного обмена состоит в том, что после стажировки их сотрудника нужно будет Вас командировать к ним. С другой стороны, что интересного мы можем показать немцу в нашем институте, наши примитивные компьютеры Единой Серии? У них свои не хуже. А если Вас командировать, чему Вы там у них можете научиться, когда они сами едут учиться к Вам?
– Да не компьютеры наши он собирается смотреть, – слабо возражал я, – а наши алгоритмы, методы, программы. С другой стороны, и в Германии есть что посмотреть. Дрезденскую галерею, Кельнский собор, памятники, музеи, старинный фарфор. А потом обидно. Мой соавтор из Института ядерной физики уже съездил, и даже не в ГДР, а в ядерный центр ФРГ. Что он туда повез? Мои алгоритмы и программы.
– Далась Вам эта Германия, – с досадой сказал академик, – у нас в Ленинграде куда больше красот и чудес. Берите билет, хоть сейчас летите.
Продолжать разговор не имело смысла. Академика я не виню. Он пыхтел и потел, прятал глаза. Ему было стыдно играть эту роль, поскольку он был человеком прямым и честным. Просто ему позвонили из КГБ и сказали: «Этому нельзя». Что ему оставалось делать? Я ему даже благодарен за многое. Во-первых, он, действительно звезда, первой величины в науке, не то, что президент Академии Наук СССР, который в свое кресло попал из нашего же академгородка. Во-вторых, он мне здорово помог и не раз: сказал свое решающее слово за мою работу на конкурсе («Я не знаю других работ в институте, которые были бы внедрены более, чем в пятидесяти предприятиях нашей страны»), а также помог пробить опубликование двух моих книг. Но самое главное, он не мешал мне работать, не пытался вставлять свое имя в мои статьи, не отбирал мои хоздоговорные деньги. А ведь это делали практически все известные мне начальники.
1992 год был, пожалуй, самым крутым. Перестройка захлебнулась поголовной нищетой, безумной инфляцией, голодом и массовым бандитизмом. Если попытаться нарисовать график моих доходов в течение всей жизни, получится весьма забавная кривая. В восемнадцатилетнем возрасте по окончании мореходки я работал радистом на судне. В путину у меня выходило около пятисот рублей в месяц. На одного – это просто сказочные деньги. Потом я решил жениться и поступил в университет. Моя стипендия составляла тридцать пять рублей, у жены зарплата на стройке сто семьдесят – сто восемьдесят. Конечно, я подрабатывал, то грузчиком – в зимнюю сессию, то строителем – в летний период. После университета стажёр-исследователь получает ровно сто рублей в течение двух лет, потом еще три года по сто – аспирантская стипендия. Я эту пятилетку выполнил за два года. Через год я получал инженерские сто десять, с доплатами за хоздоговора доходило до ста семидесяти. А ещё через год я защитил кандидатскую и стал получать законные сто семьдесят пять рублей, на которых я сидел ещё лет пять. За это время я вдрызг разругался с начальником, и попытался
