уговорила, обещав сюрприз. Если бы я знала, какого рода этот сюрприз. Ольга, достав парик с бакенбардами, вырядилась Пушкиным, благо субтильная фигура и восточная внешность вкупе с лосинами и сюртуком, заимствованными из школьного театра делали ее удивительно похожей. Мой нос с горбинкой, длинные волосы, чуть хрипловатый голос, подсказали мне образ Ахматовой. Особо думать над костюмом и не пришлось, осталось «освежить» в памяти ее стихи. Продумывать внешний вид спутника не надо, я была одинока. Помню Ольгины мучения, когда пыталась подобрать подходящий образ и костюм для ее Олега.
Застенчивый неуклюжий Олег умудрялся разбивать все, что попадалось на пути. А хакерский язык так далек от классического литературного, что вписать его в образ гения словесности, было архисложно. Ольга то предлагала, то со смехом отвергала варианты. Мне вся эта предпраздничная возня порядком надоела, и я предложила Олегу роль дедушки Крылова, благо кое-какие басни он знал еще со школы, а меланхоличность и сонная нерасторопность делала образ цельным. В день праздника, втроем собрались у меня на кухне, долго по-детски потешались. Олег, забравшись на табурет, декламировал «Стрекозу и муравья» нарочито менторским тоном. Ольга называла его Натальей Николаевной.
Помню лицо таксиста, прибывшего по адресу», – Иришка слегка улыбнулась.
Не замечая чашки с горячим чаем, которую я сунула ей в руки, продолжала: «Ларкина квартира превратилась в салон: плюшевые накидки, свечи в канделябрах. Как хозяйка вечера Ларка в роли себя любимой. Декольтированное вечернее платье, высокая прическа, в тонких пальцах сигарета, томный взгляд. Ее Глебушка в роли лорда Байрона. Его дружок, бандитского вида Гога в косоворотке, цитировал «Русь кабацкую».
Закуски, развлечениями – время бежало незаметно. В разгар веселья раздался звонок в дверь. Вошедшие представились Николаем Гумилевым и Осипом Мандельштамом. Ты не поверишь, Ахматова и Гумилев, что-то тогда оборвалось внутри меня. Осипа Мандельштама изображал Рудик Штольц. Шутил по поводу отца-перчаточника, «постреливал» глазками в мою сторону. Смешно, но отец Рудика, также как и отец Мандельштама торговал перчатками. Он владел трикотажной фабрикой, и еще чем-то там. Тот, кто скрывался под маской Гумилева, был для меня полнейшей загадкой.
Подсев на правах литературного мужа сыпал стихами Гумилева. Шутил, вспоминая «наше» венчание в 1910 году, и «свой» сборник «Жемчуга», изданный в том же 1910».
Иришка замолчала. Каким-то замутненным взглядом посмотрела на чашку, которую держала и продолжила совсем бесцветным голосом:
«Вино кружило голову, от ненавязчивых комплиментов горело лицо. Казалось, судьба свела нас в уютном и каком-то сюрреальном мирке. Ко мне домой мы отправились вдвоем. По дороге он шутил, что нашего сына Левушку давно заждался мир ученых. Наутро так боялась открыть глаза. Тогда уже чувствовала, праздник не может длиться вечно. Разбудил меня запах кофе. Узнала, что Николеньку Гумилева на самом деле зовут Григорий,
