конечно, Редфордюшка, – ответил Гриб, подмигнув Федору, – но тот, кто научил тебя слову «волосюшки» и всем прочим твоим словечечкам, – болезненно завистливый человек и неудачник. – Он внимательно посмотрел на Пелагею и продолжил: – Кстати, если ты, как обычно, хочешь сказать: «не смей орать на меня», то знай, что слово «орать» – плохой маркер. Так говорят только несчастные жены барабанщиков и необразованные дуры. Прости, не помню, у тебя вроде был муж барабанщик?
– Ты свинячее хамло!
– Ладно, не забивай голову коннотациями! – ответил, улыбаясь, Гриб. – И вообще, почаще используй эвфемизмы! Например, «невоспитанный грубиян» – значение почти то же, а звучит гораздо приятнее. И мужчины, может, полюбят тебя!
Пелагея резко вскочила и пересела к Федору, прижавшись к нему бедром и плечом. Как бы в отместку Грибоедову, громко гоготавшему ей вослед, она стала ласковой с Федором, улыбалась ему, заводила светлые волосы за маленькое ухо, приближала к нему широкую скулу, смотрела на него красивыми блестящими глазами, в которых отражалось пламя костра. Федор шумно расправил речную лоцию и притворился читающим. Женя Грибоедов включил громче радио и сделал глаза, как у лемура.
– Мне ответят, зачем плыть? – спросил Меду-зов, пересчитывая на ладони мелочь.
– Зачем вообще что-то делать? – вспылил Федор.
– Глупо рисковать собой!
– А вы сами-то поплывете? – спросил Миловидов, подмигнув Федору.
– Конечно нет! – сказал Дэв, просветлев. – Я взрослый, разумный человек.
– Если нет, то лучше помолчать! – спокойно сказал Семен Анатольевич и посмотрел ясными глазами на Медузова.
Тот отвернулся, и Миловидов продолжил строгать деревцо, с силой срезая большим охотничьим ножом боковые ветви.
Анна и Петр спорили все громче. Петр залез ложкой в котел с ухой и убеждал Миловидову, что в супе мало соли. Анна, изящно мотая головой и округлив честные глаза, доказывала ему, что каждый сам положит соли по вкусу. Мама Миловидовой, закончив нарезать сыр, минуту смотрела на Богомолова и принялась нарезать хлеб. Будущая теща Богомолова, прекрасная женщина, умела молчать; впрочем, будь на ее месте Недоумова, Петька заткнул бы Недоумовой рот.
– Нет, не солено, – сказал Петр, пробуя с ложки. – Не солено!
Богомолов сбегал в палатку и насыпал в уху свою личную соль, которую не сдал в общий съестной баул. Попробовав еще раз, он кивнул и снял котелок с костра.
– Давайте поговорим о мужчинах, Дэв! – продолжил Семен Анатольевич, как бы объясняя свою резкость. – Я альпинист и часто слышу вопрос: «Зачем?» И я знаю, как отвечать таким, как вы. Никак! – Миловидов немного помолчал. – Люди, подобные вам, никогда не поймут тех, кто готов рисковать жизнью ради большой мечты. Зачем отмораживать пальцы, зачем страдать от отека мозга, зачем терпеть адскую боль и зачем умирать под лавиной? Разумного ответа нет, и мне лично непонятно, откуда в человеке
