в близких отношениях. Но применительно к Джастину это выражение представляется мне нелепым – нечто вроде ошибочной идентификации личности.
К тому моменту как официантка возвращается к нашему столику, на лице Салли все еще написано изумление; мы заказываем то же, что и всегда, даже не заглядывая в меню. Девушка вновь уходит и, тут же вернувшись, ставит на столик свежую фокаччу и масло; ее рука осторожно движется между нами, как будто внутренняя антенна официантки уловила всю серьезность нашей беседы.
– Но почему он так поступил? Как ты думаешь? – спрашивает Салли, как только девушка вновь оставляет нас одних.
Я не верю своим ушам – оказывается, я все-таки способна обсуждать случившееся, хотя и чувствую себя при этом посторонней. Мне кажется, что все это происходит не со мной, а с нашей общей, отсутствующей подругой, которая мне нравится, но счастье и благополучие которой отнюдь не являются для меня предметом первостепенной заботы. Поскольку сказать мне нечего, я ограничиваюсь тем, что пожимаю плечами.
– Честно, понятия не имеешь?
– Да, – говорю я, – ни малейшего, – и смотрю на чудесные волосы Салли, доходящие до плеч – не каштановые, но и не золотистые, – на веснушки у нее на груди и золотой медальон, расположившийся строго по центру выреза ее блузки.
Лицо подруги расплывается у меня перед глазами. Мне даже приходится отвести взгляд, чтобы вернуть ему прежнюю четкость. Я смотрю в дальний угол зала, внезапно замечая вещи, на которые раньше не обращала внимания: вращающийся прилавок-витрину с засохшими сладкими ватрушками, шоколадным кексом и тарелочкой с тирамису, выглядящими чуточку аппетитнее; а еще большой и чудесный плакат с изображением побережья Амальфи, один вид которого вызывает у меня отстраненные воспоминания о нашем медовом месяце или, точнее, о тех временах, которые сейчас можно было бы назвать идиллией.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Салли. Ее вопрос возвращает меня к действительности. – О чем думаешь? Ты уже решила, что будешь делать дальше?
– Нет. – Я хмурюсь, не зная, на какой из ее вопросов отвечать в первую очередь. – Я имею в виду, а что еще я могу сделать? По-моему, я и так делаю все, что могу. Переставляю ноги, пытаясь не сойти с ума и прожить очередной день.
В памяти у меня всплывают слова «ради всех нас», и воображение начинает работать на полную катушку.
Нет. У Джастина больше никого нет. И эту фразу он использовал фигурально, как речевой оборот. Сколько раз я сама ее употребляла? Теперь, придя к подобному заключению, я чувствую себя чуточку лучше.
– Я пыталась ему дозвониться, отправляла текстовые сообщения и письма по электронной почте. Я знаю, что он сел на самолет: это подтвердила авиакомпания. – Проверкой занималась полиция. – Его машины нет на месте, следовательно, Джастин возвращался в нашу квартиру; но он не забрал с собой ничего из своей одежды – почему, сказать не могу. Я обзвонила все отели в районе. Даже те, в которых он останавливался
