до них. Звёзды оказались рассыпчатым печеньем. Он съел немного, и тогда хрустящие светлячки попали к нему в вены. Он засветился, и вокруг стало всё видно, почти как при солнце. Львы одобрительно зарычали. Он понял: Его задача – светить тогда, когда ничего уже не светит. И принялся светить изо всех сил.
Когда небо опять затеплилось, краснея от восходящего солнца, наконец вздохнул облегченно. И, совершенно уставший, улёгся спать – прямо там, где стоял. Львы расселись вокруг: охранять и греть. А Он всё танцевал и танцевал, намереваясь коснуться каждого кусочка земли, – теперь во сне. И внутри у Него пело. Эту мелодию Он назвал «душа». Каждый раз, когда удавалось заглянуть, нежно и радостно, в чьи-нибудь глаза, она становилась красивее. Больше всего Ему нравилось встречать людей: они были на Него чем-то похожи. Он был счастливее всех на свете – и учил свет этому счастью.
Это был первый день, и юный Бог был влюблён. В свои творения. В нас.
55 Cancri E
Кате Д.
Помню, как мы познакомились. Тёплым летним утром я пришёл на работу – опаздывая, как всегда, – и курящая на крыльце Тоня, зависшая на какой-то межпространственной точке, не отрываясь от созерцания Ничего, произнесла: «У тебя там новая пациентка. Очень интересный случай. Удачи». Такой комментарий, вообще-то, призван был меня напугать, но хорошее настроение (по городу как раз летал горячо любимый мною тополиный пух, снежно-красивый и тёплый-тёплый) не исчезло.
Пациенты у меня сменялись часто, но интересный случай попадался один на двадцать больных, а то и реже, хотя над входом в наше отделение и висела гордая золочёная табличка: «Изучение и лечение уникальных случаев». Ошибок было много, и часто в «уникальные» другие врачи записывали то, с чем им не хотелось возиться – но людей мы лечили, всяко выходило быстрее, чем в обычном стационаре. И качественнее, чего таить.
Может, мне интересные доставались так редко потому, что я особо не стремился именно к ним. А Тоня вот гналась, и в её утреннем приветствии можно было, пожалуй, услышать лёгкую зависть. Зато пожелание удачи можно было перевести так: «Это очень сложно и совсем непонятно. Не разберёшься – переводи ко мне». В первое время я от неё такое слышал постоянно, но не сдался ни разу, всех лечил сам. Так что она перешла в итоге к тонким намёкам.
У палаты дежурная медсестра доложила: «Доставили шесть часов назад, девочка, около четырнадцати лет. Исключительно низкая температура тела, ребёнок почти синий от холода. Полная потеря памяти». Пока ничего необычного. На общем фоне, конечно. Вошёл, достав из шкафчика с медицинскими принадлежностями градусник. На кровати сидела девушка – я дал бы ей больше четырнадцати, хоть она и была очень маленькой, хрупкой. Бледная-бледная, пепельного цвета волосы тоже, кажется, отдают синевой – словно покрылись инеем. На моё «ну, здравствуй» ответила только кивком и испуганным взглядом больших серых глаз.
– Не против, если я измерю тебе температуру? —неуверенное
