и затем записанном слове он создает и представляет себя, в том числе и для себя самого. О том, кто он, он всегда может узнать лишь тогда, когда скажет это. Или напишет. Здесь уместно вспомнить об экспрессивных, исступленных письмах, которые Гёте в годы учебы в Лейпциге писал Беренсу. Именно тогда он почувствовал в этом процессе творящую, самотворящую силу. Это были обычные письма, но в то же время это была уже литература. Тогда окольная дорога к себе проходила через реального человека – Беренса. Письма Вертера адресованы вымышленному получателю – публике.
Автор создает персонажа, который проявляет себя в том, что пишет. Автор пишет и заставляет писать своего героя. Он возвышается над ним, и он же сидит у него внутри. Гёте – это Вертер, но Вертер – не Гёте: автор изначально шире своего героя. Порой это приводит к парадоксальным несовпадениям. Так, по воле автора Вертер жалуется на то, что, созерцая природу, не может «перекачать в мозг хоть каплю воодушевления»[451], хотя несколькими строками ранее он подробно описывает свои впечатления от соприкосновения с природой. Вертер оказался загнанным в угол, не автор, но по воле автора Вертер пишет так, как не смог бы никогда писать в том оцепенении, в каком он находился: «Теперь я смотрю в окно и вижу, как солнце разрывает туман над дальними холмами и озаряет тихие долины, а мирная река, извиваясь, бежит ко мне между оголенными ивами, и что же?»[452]
Как правило, такие несоответствия остаются незамеченными, однако они указывают на одну важную проблему. Эмоциональное описание может и в самом деле проистекать из соответствующего чувства и выражать его, но, с другой стороны, оно может просто представлять это чувство в его отсутствие. Вертер создает этот образ тихой долины, чтобы сказать: смотрите, какую гамму чувств можно было бы испытать, глядя на этот пейзаж, но как жаль, что я теперь совершенно ничего не чувствую! По воле автора Вертер описывает те чувства, которые он переживает, и те, которые он хотел бы, но не может пережить, ибо утратил самого себя. В «Вертере» Гёте пишет об «обессилевшем <…> создании»[453]. Выше уже говорилось о том, что теряет человек, теряющий себя: единственный животворящий принцип – воображение.
Воображение могущественно, но не всесильно. Оно нуждается во внешней реальности. Невозможно, как Вертер, бесконечно расписывать «стены своей темницы яркими фигурами и привлекательными видами»[454]. К тому же герой романа расписывает свои стены не только по собственному разумению, но и по образцам, взятым из литературы. Вертер – человек с богатой внутренней жизнью, но он также очень начитан, и его жизненный опыт накладывается на его читательские впечатления. То, что он чувствует и думает и что рисует его воображение, проистекает не только от него самого, но и из литературы. Картины простой сельской жизни он видит через призму Гомера, идиллию в доме амтмана – через Голдсмита, весеннюю грозу – через Клопштока. А во время последней встречи с Лоттой он читает вслух Оссиана. Здесь особенно очевидно, что, когда
СС, 6, 71.
Там же.
СС, 6, 72.
СС, 6, 13.
