очень привязалась к нему: однажды ночью, когда он не пришел к ней, она «встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна» [25]. Представив себе императрицу, простоявшую два часа у порога комнаты Потёмкина в ночной рубашке и чепце, мы понимаем, насколько сильна была ее страсть. Неудивительно, что о невероятных сексуальных достоинствах Потёмкина ходили слухи, и это могло бы объяснить распространенный миф о том, что Екатерина сделала слепок его выдающегося члена, чтобы находить в нем утешение во время его все удлинявшихся отъездов на юг [26]. Хотя, разумеется, этот анекдот не более исторически достоверен, чем другие грязные сплетни, которые рассказывали о ней недоброжелатели, но так или иначе, легенды о потёмкинском «великолепном орудии» надолго стали частью гомосексуальной мифологии Санкт-Петербурга[28].
Если Потёмкин был занят, она не нарушала его покой, хотя статус императрицы мог ей это позволить. Однажды она не смогла сдержать порыв и зашла повидаться в его комнаты. Осторожно спустившись, Екатерина подошла к дверям, но, увидав «спину секретаря или унтер-офицера, убежала со всех ног. Все же люблю вас от всей души» [27]. Это говорит нам о том, как осмотрительно нужно было себя вести императрице в собственном дворце, чтобы не выдать своих чувств перед чиновниками и служащими. Екатерина часто сокрушалась, что любовь к Потёмкину заставляет ее терять рассудок – верную последовательницу Вольтера и Дидро это повергало в смятение. Просвещенная правительница в Век Разума с удовольствием позволяла себе сочинять милые глупости, как влюбленная школьница: «Чтоб мне смысла иметь, когда ты со мною, надобно, чтоб я глаза закрыла, а то заподлинно сказать могу того, чему век смеялась: «что взор мой тобою пленен». Может быть, здесь она намекает на песню, которую он сочинил ей? «Глупые мои глаза уставятся на тебя смотреть: разсужденье ни в копейку в ум не лезет, а одурею Бог весть как». Он ей снился: «Со мною зделалась великая диковинка: «Я стала сомнамбулой». Она пишет о том, как встретила «прекрасного человека», а потом проснулась: «теперь я везде ищу того красавца, да его нету ‹…› Куда как он мил! Милее целого света. ‹…› Миленький, как ты его встретишь, поклонись ему от меня и поцалуй его» [28].
На первом этаже Зимнего дворца, под часовней Екатерины, находилась ее баня, которая, по всей видимости, и была местом большинства их свиданий[29].
«Голубчик, буде мясо кушать изволишь, то знай, что теперь все готово в бане. А к себе кушанье оттудова отнюдь не таскай, а то весь свет сведает, что в бане кушанье готовят» [29]. После повышения по гвардейской службе в марте 1774 года Потёмкин получил от Екатерины следующее письмо: «Здравствуй, Господин подполковник. Каково Вам после мыльни? А мы здоровы и веселы, отчасти по милости Вашей. По отшествии Вашем знаете ли Вы, о чем слово было? Лехко Вам можно догадаться: Вы и мысли иногда отгад[ыв]аете. Об Вас,
В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
