рифма очень нехорошая напрашивается…
– Да ну тебя…
На вопрос, счастлива ли она, Ада в разные годы ответила бы по-разному.
– Просто иногда мне бывает одиноко, – так ответила бы Ада доденисовского периода.
Одиночество – ощущение многогранное. В тридцать лет оно уже не такое, как в пятнадцать. Пожалуй, менее отчаянное и агрессивное, но широкое и обманчиво-безопасное, как глубокое теплое озеро, в котором проще всего утонуть.
В последние годы события вылетали из-под Адиного контроля. Неудачи липли к рукам, как первый снег. Неустройство на работе, странные, изматывающие душу, отношения с Денисом… Ада и сама не помнила, в какой момент она начала лепить снежную бабу.
В юности она мало пила. Пожалуй, у нее были люди, которых она могла бы назвать друзьями, люди эти образовывали компании, собирались вместе, отмечали праздники, алкоголь, конечно, присутствовал, но нужды Ада в нем не ощущала, как, впрочем, и во всех этих людях. Была компания – хорошо, нет – тоже нормально. С алкоголем было весело, без него, впрочем, тоже, но перебрав пару раз, она поняла, что никакое веселье похмельных страданий не стоит, и больше этим не увлекалась. Со временем друзья стали растекаться кто куда, но Ада этого толком и не заметила. Тогда настоящее ее мало интересовало, настоящее было лишь способом выживания, доживания до счастливого будущего. Между учебой и многочисленными подработками она старалась писать, представляя в дальнейшем это основным своим видом деятельности. С появлением Дениса писательство она почти забросила, и погрузилась в чарующее, как оказалось, настоящее.
В семье отношение к алкоголю было в целом нейтральное – если мать, кроме бокала шампанского в Новый Год или маленькой рюмочки коньяка по другим праздникам, не пила вообще, то отец с дядей выпить любили. На выходных они частенько собирались за одним столом, и, сев друг напротив друга, наливали, выпивали и говорили, говорили… Маленькой Аде казалось, что они играют в такую игру: сначала папа изображает отражение дяди Саши в зеркале, а потом – наоборот. В такие моменты они переставали быть началом и продолжением, девять минут сокращались до мгновения, и они действительно становились отражением друг друга, одинаковыми душами в одинаковых телах. Посиделки часто заканчивались под утро, но, кроме запаха перегара на следующий день, на жизнь обеих семей больше никак не влияли.
Когда Аде было двадцать два года, умерла ее бабушка, мать Анны. На память от бабушки ей остались однокомнатная квартирка в хрущевке и новый нос – за несколько лет до этого именно бабушка финансово помогла оплатить внучке ринопластику – Ада всегда стеснялась своего фирменного астаховского носа. У Астаховых все было в избытке – большие глаза, крупные, негритянские носы с широкими ноздрями, пухлые губы. После операции отец с дядей не разговаривали с ней неделю, но и Ада, и мама, и бабушка были довольны результатом. Позже Денис, найдя ее старые фотографии, долго смеялся, и говорил, что как бы он мог ее узнать во второй раз, если она настолько изменилась. Новый точеный, слегка вздернутый
