стал настоящей неожиданностью, так что перспектива вырисовывалась не ахти какая.
Впрочем, как только юноша увидел выскочившую из домика Лизавету, растрепанную и в куртке нараспашку, уныние тут же рассеялось. Лизавета бросилась его обнимать, едва не опрокинула и уткнулась лицом в плечо – так было удобнее спрятать свою растерянность, но Илья, конечно, принял жест за чистую монету да от радости засиял.
– Посидим там немного? – спросил он, указывая на покосившееся строение, где девушка провела целую ночь. Изо рта его вместе с каждым словом шел густой, влажный пар. – Я что-то продрог.
– Боишься не дойти? – отозвалась Лиза и издала короткий смешок, призванный скрасить холодность ее интонации. Увы, медные нотки в голосе никак не поддавались власти разума и могли выдать истинные чувства.
– Боюсь, – признался юноша и потянул девушку за собой.
В домике было значительно теплее. Как только вошли внутрь, Илья вдруг задрожал всем телом, да так сильно, что голова его начала болтаться на шее безвольным мешком, а зубы громко стучать друг о друга. Часто ведь случается, что пока стоит человек на холоде, все тело его непроизвольно напрягается, мышцы твердеют, движения становятся скупыми и собранными, потому как пустить мороз под кожу все равно, что смерть пустить; а только зайдет в тепло – разом расслабится, и нападает тогда страшная дрожь, как бы по памяти от пережитого холода.
Лиза усадила юношу на нижнюю полку у стены, натянула на него, закоченевшего, свою куртку, отошла к окну и произнесла отстраненно:
– Не переживай, это пройдет скоро.
– З… наю, – ответил Илья, лязгая зубами. Весь съежился, посмотрел на девушку исподлобья и добавил, от озноба комкая слова и выдавливая их из гортани с чрезмерной силой:
– Т… ты какая-то… гру… стная… с… случилось что-то?
– Переживаю, как добираться будем. Ты вон совсем замерз, – соврала Лиза.
Юноша закивал, судорожно дергая шеей, потом закрыл глаза и откинулся назад. Дрожь начала проходить.
Заря между тем понемногу расцветала – от резко очерченной багровой линии на горизонте стелилась лиловая дымка, оттесняла ночную мглу куда-то кверху, впивалась в нее алыми прожилками и разрывала изнутри. Мгла сохранилась лишь под самым небесным куполом, и оттого пейзаж, аккуратно зажатый в оконной раме, разделился на четыре неравные полосы: снизу растянулось белое поле, кое-где разорванное черными пятнами обнаженной земли, поле это выше серело и упиралось в рваную, темную материю холмов; от холмов поднималось зарево, яркое, но с высотой бледнеющее, подобно застоявшемуся вишневому соку, в котором вся мякоть осела на дно, отчего верхние слои сделались водянистыми и прозрачными; зарево затем смешивалось с синевой, окрашивая брюхо облаков в тяжелый фиолетовый цвет; на самом верху синева густела и превращалась в иссиня-черную ночь.
Все
