из-под подошв.
– Мала-анья! – Степан толкнулся плечом в покосившуюся дверь. – Помоги!
Он согнулся в три погибели, перехватил обмякшую Акулину, и она испустила тихий и протяжный стон, отчего в животе заворочался страх, расправляя ледяные иголки.
– Маланья!
Женщина выскочила из темноты, запыхавшаяся и шальная, неуклюже толкнула Степана в плечо. Блюдо в руках Маланьи подпрыгнуло и накренилось. Белая крупа взвилась тяжелым облаком, просыпалась на порог. Степан откачнулся и стукнулся затылком о притолоку. Голову обдало жаром.
– Маланья, чертова девка!
Перед глазами заплясали белые искры. Маланья перехватила блюдо, зачастила, кланяясь:
– Простите, батюшка! Простите… рыбу я солить шла. Уж не чаяла, что вы придете…
Блюдо накренилось еще сильнее и на порог потек соляной ручеек. Степан зашипел и отдернул ногу:
– Да что ж ты делаешь, окаянная?
Маланья отшатнулась, затравленно озираясь.
– Что мешкаешь? – послышался из глубин дома надтреснутый голос Захария. – Веник неси!
Женщина по-сорочьи подпрыгнула и нырнула обратно в полумрак, но вскоре вернулась и принялась сметать рассыпанную соль. На всякий случай Степан отступил еще на шаг. Лоб покрылся испариной, но вытереться он не мог – Акулина оттягивала руки, будто весила вдвое больше, а от ее тела исходил такой жар, что рубаха вымокла насквозь.
– Шевелись! Видишь, дочке нехорошо? – рявкнул Степан и выругался.
– Все, батюшка, я уже и все, – ответила Маланья, тщательно вытерла порог тряпкой, и, отойдя в сторону, поклонилась в пояс: – Пожалуйте, батюшка! Проходите в дом!
Жар еще распирал грудь и голову, но белые мушки перед глазами исчезли. Степан поднырнул под низкую балку, но, выпрямляясь, все равно задел головою связку трав и снова выругался.
– Чего сквернословишь? – ворчливо отозвался из темного угла старик. – Благодари, что впустил!
Закряхтел, приподнимаясь с лавки. Серенький свет, едва пробивающийся сквозь стекло, выхватил недовольное лицо старца.
– Благодарствую… – выдохнул Степан и протянул обмякшее тело дочери. – Акулька!
– Положь сюды, – велел Захарий.
Степан осторожно опустил девочку на оленьи шкуры, а сам отошел, сгорбился, задевая макушкой низкий и закопченный потолок.
– Сученыш Рудаковский ее сбил, – хрипло произнес Степан и стиснул кулаки. – Поплатится за это. Сгорит в пламени. Переломанными ногами не двинется. Выколотым глазом не моргнет. Зашитым ртом не…
Захарий поднял ладонь:
– Будя!
Степан осекся на полуслове. Пот заливал глаза, отчего лицо старца подернулось рябью, будто отражение в воде.
– Ты, Степушка, не забывайся, – донесся дребезжащий голос Захария, – норов при себе держи, и худые речи в моем доме не заводи.
– Как
