лет пятидесяти, в дублёнке и ондатровой шапке.
Дмитрий Петрович по заведённым в отделе порядкам открыл было рот, чтобы грозно молвить: «Вы что не видите?», «Запрещено!», «Выйдите немедленно!» или даже «Я сейчас охрану позову!» Но его смутила шапка. С советских времён ещё привык Шапкин, что ондатровые шапки – это что-то вроде погон с золотыми звёздами, но только для гражданских. Где уж этими ушанками-погонами партийное и советское руководство награждало себя, в каком спецраспределителе, за какие заслуги перед народом, и к каким всенародным праздникам, он не ведал. Да и не положено было знать ничего лишнего в те времена простым гражданам о жизни верных ленинцев.
Ко всему прочему посетитель шапку-погоны не снял. И это тоже был верный признак принадлежности к начальству: ломать, мол, тут перед вами шапку я не собираюсь. Волнуясь, мяли в руках головные уборы только простые посетители. Правда и они, по мнению сослуживцев Шапкина, наглели с каждым годом всё больше и больше. И даже пожилые, ещё в советские времена, в плоть и в кровь, казалось бы, впитавшие трепет перед начальством. Что уж говорить о молодёжи, вообще потерявшей всякий стыд. Для них, в основном, и приготовлялась в отделе остужающая их фраза «Сейчас я охрану позову!»
В первый момент, увидев шапку, Дмитрий Петрович даже собрался было вскочить и вытянуться во фрунт, как вытягивался он перед начальником всей регистрационной службы или перед руководителем своего сектора. Но удержался. «Вообще-то, сейчас ондатру каждый может купить. Были б деньги, – мелькало в его голове. – Хотя, с другой стороны, деньги, значит, есть».
Посетитель, тем временем, сверху пристально вглядывался в лицо ёжившегося под его взглядом регистратора.
– Не узнаёшь?
«Кто?.. Неужели мэр?.. Похож… немного… Но что ему делать тут, у моего стола?.. Может из кадастра?.. Нет, я там всех знаю… Наверное, из новых прокурорских, – поднимаясь, на ставшими вдруг ватными ногах, сообразил Шапкин. – Старых-то всех поснимали».
– Н-не… не узнаю… из… вините… – промямлил он.
– Ты Шапкин Дмитрий? – продолжал допрос гость.
– Он… То есть я… Короче… тот самый… И есть…
Посетитель решительно обошёл стол и, наклонившись, приобнял регистратора так, как приобнимали в прежние времена друг друга при встрече генеральные секретари коммунистических и социалистических партий. Но лобызаться, в отличие от генсеков, не стал – ни троекратно, ни в два чмока, ни даже разок. Только похлопал Шапкина панибратски по спине, и, разорвав объятия, всё также громогласно, но уже благосклонно воскликнул:
– И теперь не узнаёшь?
– Никак нет! – по-военному почему-то отчеканил Шапкин. И если б мог, отдал бы, наверное, честь и прищёлкнул бы залихватски шпорами – такая радость прозвучала в его голосе.
У младшего регистратора бывали случаи, когда ему пытались напомнить о себе какие-то, якобы
