для смачности, очень веселивших студентов, матюгов.
Профессор легко, как само собой разумеющееся, перекладывал на экзаменах из протянутых ему студенческих зачёток деньги в свой карман. «Ставлю хорошо. Вам хорошо и мне хорошо», – похохатывал он при этом. «Удовлетворительно. Это значит, что вы меня удовлетворили, а я вас», – так он любил пошутить со студентками. С юношами, которых где-то на подсознательном уровне, как мужчина, считавший, что он ещё «ого-го», профессор ощущал своими соперниками, он был строже, даже старался обидеть их и задеть, и говорил с ними по-другому: «Отлично не ставлю – чем ты отличаешься от других? Такой же тупой». Мог Баранов, как нерадивый студент прогулять лекцию, опоздать, и часто заканчивал обучение задолго до звонка. Хотя звонок в вузе звучал редко, далеко не каждый день – либеральные порядки царили во всём новом универе.
– Димыч для меня всё сделает, бесплатно, – полулёжа в цветастом банном халате на казённом диване, заплетающимся языком втолковывал профессор, вырядившейся в полупрозрачный пеньюар, высокой, жилистой отставной гимнастки-художницы, а нынче его аспирантке Жанне. – Он свой. Что ж мне – двести тысяч платить? Риэлторы за меньшее и пальцем не пошевелят.
– Сейчас, вообще-то, и свои тоже деньги берут, – пыталась возразить аспирантка.
– Безобразие! Очереди на регистрацию по три месяца, – не слушая её, долдонил Баранов. – Расстрелять всех на стадионе – как в Китае! Из пушки – как в Корее! Крокодилам в зоопарке скормить – как в Кампучии! Представляешь, люди в пять утра очередь занимают и на приём не могут попасть! А если прорвутся, их всё равно завернут: бумажка неправильная, подпись не та, согласований нет, ещё чего-нибудь придумают – замотают! Мордуют людей. И всё для того, чтобы взятки платили! Вымогают внаглую! Некоторые годами пороги обивают. У них уже и все правильные бумажки просрочены, по новой надо начинать. Издеваются над народом. Лаврентия Палыча на них нет! Иосифа Висса… ссарионыча! – с трудом выговорил он. – Раньше бы начальника к стенке, а всю эту шушеру регистраторскую – в лагеря! Золото для страны добывать, каналы рыть! Бездельники, взяточники! Они ж по всей стране специально эти очереди создают, чтоб с народа деньги драть… Но мне этот хмырь Шапкин за тарелку супа всё провернёт. Лохом был, лохом и остался. Мы его в институте Шляпой звали. Весь курс с него скатывал только так. Головной убор! – в голос расхохотался он. – Старался, ночи напролёт перед экзаменами за конспектами просиживал, уставал, круги под глазами в пол лица, ему стипендия позарез нужна была, жить на что-то надо было – бедный студент. Но башка – дом Советов, всё знал! А мы с девчонками гуляли. И кто он сейчас? Лох. А я – профессор. А ведь еле-еле с курса на курс переползал… Шляпа он… свой… – совсем уже отключаясь, продолжал по своей педагогической привычке, бубнить без умолку профессор. – По дружбе обтяпает…
