могла бы туда попасть и без своего паспортного и мужниного еврейства. А ее сын Илья, очень продвинутый и шустрый парень, наверно, движимый теми же соломоновыми генами, поначалу неплохо сделал свою жизнь в финансовой сфере Москвы. Потом он благополучно перенес ее в Лондон, при этом не пренебрег и приобретением недвижимости в Париже, а, возможно, и еще где-то.
Густая ветвь генеалогического древа выросла и от другого брата – Моисея, женившегося на Вере Балабан. Их сына Эммануила (Моню), переехавшего из Одессы в Москву и начавшегося учиться в Архитектурном институте, влюбила в себя очень своенравная полячка художница плакатистка Марина Бри (по-видимому, то был псевдоним, остаток или переделка не очень звучной родовой фамилии). Ради успеха марининой карьеры Моня бросил учебу, посвятил себя помощи жене и разной околохудожественной деятельности. Главным его увлечением и немалым достижением было собирание, создание и пропаганда искусства экслибриса – книжного знака, наклеиваемого на книгу ее владельца. Кажется, он был первым и наиболее серьезным специалистом этого дела.
Они жили в коммунальной квартире на Арбате и имели дачу в Песках, подмосковном поселке художников. Моня обожал детей, которых занятая собой Марина ему не родила, и я был одним из его любимцев. Не помню случая, чтобы он когда-либо пришел к нам в гости, не принеся мне подарка. К закату жизни, как и мою маму, его настиг страшный недуг – болезнь мозга Алцгеймер. Я изредка приезжал к нему, помогал в быту. Но после того, как, перепутав туалет с кухней, Моня один раз пописал возле соседского стола с керосинкой, его выперли из квартиры и загнали в больницу Ганушкина для умалишенных. Там он упал, сломал шейку бедра, залег и умер от пневмонии, обострившейся из-за долгой неподвижности.
Наверно, не случайно и его сестра Лима ушла из жизни, пострадав от точно такого же перелома. Правда, в больницу она не попадала и ходила по своей большой комнате в одесской квартире, держась за спинку стула. Вообще судьба Лиму баловала не намного больше, чем ее брата. Выйдя замуж за Изю Гальперина и родив сына Моисеньку, она рано его потеряла – мальчик в возрасте 8 лет прямо на ее глазах погиб под колесами трамвая.
Лима была учительницей музыки, и мне тоже досталось во время войны пару недель помучиться тягомотиной гамм под ее строгим наблюдением за моими неуклюжими пальцами. Ими мне довелось неловко постучать по клавишам клубного пианино в Златоусте, куда она заезжала к нам в эвакуацию, проездом в Ташкент.
Вторая часть потомства Моисея Бейна оказалась более благоразумной и удачливой. В начале 20-х годов смерч российской революционной катастрофы вынес ее на иные более спокойные мирные берега. Дочь Женя, пожив немного в Берлине и выйдя замуж за Давида Даллина, обосновалась в Нью-Йорке. Их сын Александр (московские родственники называли его Шурой) стал крупным ученым-славистом, большую часть своей жизни проработал в Стенфордском университете, где занимал важные посты (кстати, у него, кажется, защищала диссертацию и будущая
