твой старик?
Ханна пожала плечами.
– Нет, конечно, нет.
– Поверь мне, это лучше, чем жалкая комнатушка в придорожном мотеле. Короче говоря, у Спайдера имелся отличный автомобиль, но это единственная вещь, которой он мог распоряжаться. Здоровенная тачка, немножко похоти. Надеюсь, твой парень все обставит лучше. Что у него за тачка?
– Старый раздолбанный шевроле.
– О-о! Тогда, милочка, ты получишь массу удовольствия. Я тебя люблю.
И лукаво подмигнув Ханне, Талита направилась в сторону зала. Дойдя до конца раздевалки, она повернулась к девушке.
– Ты познакомишь его с семьей?
– Нет.
– Тебе придется это сделать. Если ты его по-настоящему любишь, они, в конце концов, все узнают, а история любви, начавшаяся с семейной вражды, никогда хорошо не кончается, поверь моему опыту.
Глядя вслед подруге, Ханна вздохнула. Проблема заключалась именно в этом. Ингмар никогда не примет Томаса. Для него сама мысль о том, что когда-нибудь младшая дочь покинет ферму ради другого мужчины, изначально казалась неудобоваримой, а после случая с единственным сыном Ларсом он ни за что не потерпит, чтобы она вышла замуж за еврея. Его маленькой Ханны достоин только добропорядочный лютеранин. Ссоры, то и дело вспыхивавшие между лютеранами и методистами, выводили из себя, но они, по крайней мере, затрагивали отношения протестантов между собой. Ввести же в семью еврея приравнивалось к объявлению войны, ни больше ни меньше. Смешать кровь, почему бы и нет, перемешать национальности или, на худой конец, общественные классы, но только не религии. К Богу ведет только одна дорога.
В черной тканевой куртке с рукавами из белой кожи Томас ждал ее возле кинотеатра, волосы его блестели от помады. Завидев Ханну, переходившую через дорогу, он явно обрадовался: глаза его широко раскрылись, щеки покраснели, словно освещая его изнутри, а улыбка выплеснула всю радость мира. Он преподнес ей коротко срезанную розу с упрятанной в нее булавкой, чтобы приколоть цветок на бретельку ее платья. Довольно неуклюжий, он натужно смеялся, однако умел заботиться о ней: оплачивал ее билет, держал дверь, чтобы она могла пройти первой, покупал ей попкорн, и всегда ждал, когда она сядет на откидное кресло, и только потом садился сам. Во время рекламы они обычно болтали ни о чем, касаясь друг друга локтями и коленями, а когда начинался фильм, Томас робко клал свою руку на руку Ханны, и та тотчас сплетала его пальцы со своими.
Когда сеанс окончился и они вышли на улицу, Ханна все еще находилась под впечатлением от увиденного в фильме Нью-Йорка. От его домов и уходящих вдаль проспектов, от его динамики, современного характера и от людей, завоевывавших его: сверкающий Нью-Йорк кишел возможностями. Если будущее в Карсон Миллсе представлялось единственной развилкой, от которой отходило десятка два дорог, будущее в Нью-Йорке являло собой настоящий лес ответвлений, предлагавших тысячи возможных вариантов для каждого момента бытия.
– Когда-нибудь я хочу уехать в Нью-Йорк, – призналась она, и в голосе ее звучала уверенность, что ее жизнь должна проходить именно там.
Томас не нашел, что возразить. В таком большом городе
