допила бренди и поставила пустой бокал на стол.
– Что же я за подруга такая, а? Не даю спать беременной леди! Кстати, который час?
– Всего лишь половина третьего.
– Ох, Сара. А ну-ка марш в постель! – Кэти подошла к раковине и принялась смачивать бумажные полотенца.
– А ты что собираешься делать? – поинтересовалась Сара.
– Хочу немного почистить машину. У меня там кровь на сиденье осталась.
– Я ее уже отмыла.
– Что? И когда же ты успела?
– Пока ты принимала ванну.
– Сара, ты чем только думаешь, а?
– Успокойся, я же не развалилась? И выкидыша не случилось. Да, чуть не забыла… – Сара указала на лежащую на полке кассету с фотопленкой. – Нашла на полу в салоне.
Кэти со вздохом покачала головой:
– Это не моя – Хикки.
– Хикки? Вот уж на кого точно время тратить не стоит.
– Он мой добрый друг.
– Ну да, ни на что другое Хикки не годится. И что там, на пленке? Как всегда, голые девочки?
– Не знаю и знать не хочу. Когда я высадила его в аэропорту, он передал мне с полдюжины кассет и пообещал забрать по возвращении. Наверное, не хотел тащить с собой в Найроби.
– Так вот куда он намылился, в Найроби.
– Да, будет снимать, как он сам выражается, «роскошных африканских дамочек». – Кэти опустила кассету в карман халата. – Вывалилась, должно быть, из бардачка. Надеюсь, тут не порнография.
– Зная Хикки, я бы сказала, что, скорее всего, именно порнография.
Они снова рассмеялись. Какая ирония! Хикман фон Трапп, вся работа которого состояла в том, чтобы фотографировать обнаженных женщин в эротических позах, абсолютно не интересовался противоположным полом, за исключением разве что своей матери.
– А знаешь, Хикки только подтверждает правильность моего вывода, – бросила через плечо Сара, поднимаясь по лестнице к себе в спальню.
– Напомни, какого именно?
– Что в мире не осталось настоящих мужчин.
Из пучины беспамятства Виктора вытащил свет. Свет, который был ярче десятка солнц и который бил в сомкнутые веки. Приходить в себя Виктор не хотел – какая-то часть мозга, еще продолжавшая функционировать, предупреждала, что, очнувшись, вынырнув из благословенного забытья, он снова почувствует боль и тошноту и, что еще хуже, к нему снова вернется ужас. Ужас перед чем? Он не помнил. Перед смертью? Нет. Смерть уже стояла рядом, теплая, черная, уютная. Но ему еще нужно было что-то сделать. Что-то важное, нечто такое, о чем забыть он не мог себе позволить.
Пытаясь вспомнить, он напрягал память, но помнил только руку, нежную и одновременно сильную, касавшуюся его лба, и голос, проникавший к нему через тьму.
Меня зовут Кэтрин…
Вместе с ее прикосновением, ее голосом возвращался и страх. Не за себя – ведь он уже умер? – за нее. За Кэтрин, нежную и сильную. Он видел ее лицо лишь короткое мгновение
