котировались довольно низко. Вообще англичане начали относиться к нашим бумагам довольно скептически.
Первый более или менее большой заем во Франции был сделан при посредстве Циона, который был послан во Францию в группе французских финансистов, во главе которой стоял Госкье.
Затем, следующая операция, которую Вышнеградский делал во Франции, была конверсия займов. Это была операция, с одной стороны, займа, а с другой стороны, конверсия прежних займов. Эта вторая операция именно и есть та операция, о которой я говорил, что при этой операции, будто бы, Вышнеградский взял 500 000 франков. Эта вторая операция была сделана группой банкиров, во главе которых стоял Ротшильд; это была первая операция, сделанная с Ротшильдом, после долгого периода времени, в течение которого Ротшильд не хотел делать с Россией операций, вследствие еврейского вопроса.
Затем, когда я сделался министром финансов, после Вышнеградского, Цион сейчас же написал мне письмо, предлагая мне в нем свои услуги и выражая свою радость, что с этого поста ушел Вышнеградский, а я сделался министром финансов. Цион обещал оказать мне своей службой большие услуги. Я уже читал донос Циона Императору, и мое мнение о личности Циона было совершенно фиксированно. Поэтому я Циону на его письмо даже и не ответил. Конечно, сейчас же после этого Цион начал писать различные книги, статьи и отдельные брошюры против меня.
Нет гадости, которой бы обо мне Цион ни писал. Он писал всевозможные на меня доносы, рассылал их, посылал в Петербург к Государю Императору и ко всем подлежащим министрам.
Кончилось это тем, что я, уже при Императоре Николае II, обратил внимание на деятельность Циона министра внутренних дел, Ивана Николаевича Дурново.
У Дурново было собрано какое-то совещание, и результатом этого совещания было то, что Циону был запрещен въезд в Россию и он был лишен пенсии.
Таким образом, Цион или знал, или чуял, что когда я приеду в Петербург, то должен буду взять бразды правления Россией в свои руки. Но я отнесся к Циону довольно сухо.
Затем, когда я вернулся в Петербург, он мне писал несколько раз, но я опять-таки ему на его письма не отвечал. Затем Циона я совсем потерял из вида; он совсем выцвел, и теперь про него совсем уже не слышно.
В 1893 году с Вышнеградским случился удар, мне было очень жаль Вышнеградского, так как я с ним довольно долго служил как на Юго-Западных железных дорогах, так и впоследствии, в качестве одного из ближайших его сотрудников. Когда я сделался министром путей сообщения, то у меня с Вышнеградским сохранились самые лучшие отношения, хотя по существу мы с ним и не были вполне единомышленниками.
Вышнеградский по свойству своего ума был довольно мелочен и осторожен, я же был гораздо более широкий и гораздо более смелый – это просто свойство натуры.
Он был более, если можно так выразиться, цифровик, нежели математик, а я был более математик, нежели цифровик. Вышнеградский,
