все-таки фрицы к войне основательно. Все предусмотрели, не то что мы, – нахмурился Тим, – шапками закидаем.
– А все равно под Москвой и Сталинградом фашистов разбили. Да и здесь, на Кольском, они увязли.
– Это точно, – подбросил старшина в костер просохших веток.
– Хлипкие они уж очень. Вот мы с тобой из плена третью неделю идем. Полуживые и без всего. А тот фриц, – кивнул назад, – с раскрытым парашютом в мох свалился, и рожа всмятку. Ну да черт с ним, давай шамать, кишки марш играют.
Тим разломил парящую рыбу на две части и большую отдал Сашке.
– Чего это ты меня все время подкармливаешь? То свою долю шоколада отдал, то эти таблетки, а теперь вот и кусок побольше? – обиделся ленинградец.
– Это потому, что салажонок ты еще, Санек, да и в лагере почти дошел. Так что давай наворачивай. А мне не впервой. Считай, третий раз к своим выхожу, – жестко прищурился глазами.
Приятели стали жадно глотать рыбью мякоть, обсасывая кости, а потом взялись за грибы, пресные, но вполне съедобные.
– На вот еще, хлебни, у фрица в кармане была, – протянул старшина другу миниатюрную плоскую фляжку.
– Когда успел, я даже не заметил.
– И в Ростове мало кто замечал. Я пацаном водился с беспризорными и по карманам ловко притыривал, – беззвучно рассмеялся Тим.
Сашка отвинтил колпачок, сделал глоток из фляжки и поморщился.
– Ну как? Получше шила?
– А я его на охотнике один раз только и пробовал, боцман не давал. Тоже говорил, что салага.
– Это коньяк, – приняв назад фляжку, сделал глоток и Тим. – Давай теперь ногу твою поглядим, и на боковую. День выдался напряженный.
Морщась, Сашка поднял до мосластого колена штанину робы. Нога от щиколотки до лодыжки у него посинела и распухла. Тим, отчекрыжив финкой от парашютного лоскута длинную ленту, туго забинтовал ею ногу матроса.
– Вроде тугой повязки. А теперь спать, утро вечера мудренее.
Утром, когда проснулись, вся тундра была покрыта тонким слоем снега.
– Лето и зима одновременно, – пробурчал Сашка, стряхивая его с шапки, и сладко зевнул. – Впервые хорошо выспался, без кошмаров.
Затем друзья встали, умыли снегом чумазые лица, и старшина ощупал унты, они были сухие.
– Снимай гады, – кивнул на Сашкины истертые до дыр ботинки.
Матрос уселся на котомку, сбросил ботинки с ног, стряхнул с них драные ошметки мешковины и пошевелил бледными, распухшими от сырости, стертыми в кровь пальцами.
Тим разрезал надвое служивший им скатертью за ужином кусок шелка и протянул товарищу. После этого стащил с ног размокшие пьексы и отчекрыжил от одной из шелковых накидок еще два куска аналогичного размера.
Приятели туго обернули ноги этими шикарными портянками, снова обулись и немного подкрепились изюмом.
– Так, – утер губы старшина, – давай, Санек, достругивай приклад
