концов, кому нужна здоровая, преуспевающая, счастливая Лера Тимофеева больше, чем самой Лере Тимофеевой? То-то». Она, если честно, думать не думала о кровных узах с господином под восемьдесят. Но этот вариант отныне не исключался и заставлял торопиться.
Сокурсница мамы произвела на девушку впечатление удручающее. Баба так ценила свой неповторимый внутренний мир, что еще в молодости принялась защищать его жесткими конструкциями цинизма. Откроет тайную крышечку, проветрит то, что называется душой, вдохнет аромат, полюбуется сиянием, вновь закроет. И навалит сверху всяких ржавых железяк для маскировки. Ей задали прямой вопрос. И еще упростили задачу, мол, сплетни, слухи, намеки, догадки – все устроит, только помогите. А она? Начала отвлекать внимание, тянуть резину, чтобы слазить в себя и упиться чем-то личным. Вспомнила некое сделанное ей добро, решила запоздало его отработать и поделилась Аниной юной мечтой о беременности от еврея-профессора. А если бы не вспомнила? Так и оставила бы себе желания и чувства мамы, которые по праву наследования принадлежали Лере? Хорошо, что младшая Тимофеева на работе поднаторела в незаметном тестировании всякого рода соискателей. Что проводить тренинги сотрудников с высшим образованием и немереными амбициями было ее профессией. Иначе пришлось бы уходить от этой Аллы Константиновны ни с чем.
Сиротство обрушилось на девочку накануне восьмилетия и пробило в ней дыру, в которую утекло абсолютно все. И пару лет, пока зарастало дно сквозной раны, в ней не удерживалась даже боль. Пыталась цепляться острыми когтями за стенки, терзала, но неизбежно вываливалась. Наверное, это и спасло. Но с тех пор Лера ненавидела усилия, не приносящие результата. И людей, которые не заполняли ее жизнь хоть каким-нибудь смыслом. Она знала, как страшно в бесчувственной пустоте, где есть только ты, ненужная самой себе.
Лера не кривила душой, говоря Алле Константиновне, что относится к смерти как к избавлению от запредельных мук. Она запомнила маму сильно располневшей после химиотерапии, какой-то желтой, ужасающе некрасивой, с полубезумными глазами, в которых медленно тускнела надежда. Изредка Аня горячечно твердила дочке, что скоро поправится, что они будут жить весело и долго. А потом стала говорить только про себя – поправлюсь и буду жить. Лера старалась, ухаживала за ней, как могла. Даже яичницу научилась жарить, храбро выхватывая из кипящего масла падающие в него осколки скорлупы. И полы мыла на совесть – доставала тряпкой каждый уголок, потому что мама как-то простонала: «Эта грязь дома меня убьет». Но болезнь оказалась сильнее наводимой ребенком чистоты. За неделю до конца Аня Тимофеева упросила пожить с ними двоюродную сестру. При ней и умерла. Вернувшейся из школы Лере тетка мрачно сказала: «Отмаялась бедная. Упокой, Господи, душу рабы Твоей Анны. Если и была в чем грешна, все страданием искупила. Избавь нас от такого заболевания, Господи, это же невозможно вынести».
В Подольске, в маленькой квартире тети Риты, дяди Володи, их детей – десятилетнего Коли и тринадцатилетней
