это же обычное дело...
Не отвечая, она натянула юбку и вышла из спальни. Павел бросился за ней следом, так громко уговаривая ее одуматься, что в коридор из своей комнаты выскочили его встревоженные родители.
– Что происходит, Павлик? – спросила Маринина свекровь Галина Павловна, кутаясь в наскоро наброшенный на ночную рубашку халат.
– Да она с ума сошла! – выкрикнул Павел. – Уходит от меня, потому что... В общем, сами у нее спросите, чего ей вдруг взбрендило...
Марина молча натягивала сапоги.
– Мариночка! Да что случилось-то? – бросился к невестке свекор Аркадий Матвеевич.
Марина, застегнув непослушными пальцами плащ, сказала:
– Прощайте, – и вышла за дверь квартиры, в которой еще сегодня утром собиралась жить долго и счастливо.
И сам Павел, и свекор со свекровью несколько раз приходили домой к Марине, пытаясь уговорить ее вернуться. К их настоятельным просьбам вскоре присоединились Маринины родители, которые пребывали в самом мрачном настроении, поскольку дочь в первую же брачную ночь сбежала от законного мужа и теперь, ничего им не объясняя, целыми дням лежала на диване с мрачным лицом и ни на какие уговоры не реагировала. На все просьбы родственников обеих сторон Марина отвечала молчанием, а через месяц отпуска, который должен был стать для нее медовым, она поднялась с дивана, надела черный костюм с черной же блузкой и отправилась на работу с таким лицом, будто у нее разом умерли все родственники. В своем отделе она сказала сослуживцам, что со свадьбой они с Епифановым поторопились. После этого сообщения окинула всех присутствующих таким испепеляющим взором, что никто больше ни о чем не решился ее спросить, а заботливый начальник (разумеется, только лишь из сочувствия) сразу подсунул ей договор на серьезную длительную работу, дабы девушка врачевала свои душевные раны неутомимой трудовой деятельностью.
Марина врачевала себя работой ровно два месяца, а на третьем окончательно удостоверилась в том, что ко всем ранее полученным ранам прибавляется еще одна. Участковый гинеколог районной женской консультации подтвердил самые худшие ее опасения, записав в карте неутешительный диагноз: «Беременность. 12 недель».
Будущая мать, которая не собиралась избавляться от ребенка, кутаясь в пуховую оренбургскую шаль, как раз размышляла над своей незадавшейся жизнью, когда к ней явился Павел.
– Марина, прости меня, – сказал он, и лицо его горько скривилось.
– И за что же? – очень удивилась Марина его гримасе.
– Ты знаешь...
– Не знаю, Паша. Ты уверял меня, что все делал правильно...
– Ну... дурак был... идиот... Как хочешь меня назови... Но я действительно люблю тебя, Маришенька... сильно люблю... Я даже сам не знал, до какой степени... честное слово...
Марина смотрела на мужа, с которым так еще и не развелась, и не чувствовала ничего. Ничего! И куда только делась та возвышенная светлая любовь, с которой она выходила замуж? Перед ней на стуле сидел совершенно заурядный человек с песочного цвета волосами,
