из той банки, залить водой, поставить на огонь и ждать, смотреть, не отрываясь, чтобы не сбежал, – у мамы часто сбегал, – и не думать, ни о стихах, ни о маме, ни о том, для кого я варю этот кофе.
Не так-то и сложно все оказалось.
Я перелила кофе в чашку, положила две ложки сахара и медленно, чтобы не расплескать, понесла его в комнату.
За то время, пока я была на кухне – пятнадцать-двадцать минут, – отец снова успел уснуть, но тут же встрепенулся и поднял голову.
– Ах, это опять ты?
– Я принесла тебе кофе.
– Кофе? – Он удивленно посмотрел на чашку, попытался поднять ее, но рука сильно дрожала и не слушалась. – Меня мучает страшная жажда, но кофе… Впрочем, да, именно кофе! – Папа усмехнулся и посмотрел на меня так, будто мы вместе с ним о чем-то договорились и теперь полунамека хватит, чтобы понять друг друга. – От воды меня бы стошнило, хотя хочется воды, простой, чистой, холодной воды. – Он снова попытался приподнять чашку, но опять не смог, нагнулся над ней, отхлебнул, шумно вбирая в себя жидкость. Замер, прислушиваясь к своему организму, снова хлебнул. – Хороший, крепкий, но этот вкус во рту не проходит, и тошноту ничем не заглушить, и… боже мой, как же мне больно! – Он вдруг вскрикнул, зажал рот рукой – и его вырвало зелено-коричневым, таким же, как пятно на скатерти – вот, значит, что такое это пятно!
Мне стало невыносимо противно и страшно, и саму затошнило. Я бросилась из комнаты, но у двери вдруг словно запнулась – и осталась, не ушла к себе, не ушла из квартиры. Села на пол, привалилась спиной к стене, стала ждать, что будет дальше: может, понадобится моя помощь, а меня вдруг и не окажется. Папина рука цеплялась за скатерть, словно он падал, падал куда-то вниз, в бездну, и пытался удержаться, лицо его сделалось каким-то сизым, крупные капли пота стекали по лбу.
– Софья! – хрипло, неприятно вскрикнул он. – Подойди, помоги. Мне нужно… Мне плохо.
Я поднялась и, преодолевая отвращение, подошла к нему.
– Да, плохо, ужасно! Но это не важно… это сейчас пройдет.
– Может быть, вызвать «скорую»? Или позвонить Веронике?
– Нет! Не надо ни «скорую», ни Веронике. Сядь… Мне уже лучше. – Он вытер рот концом скатерти, вытер пот со лба. – Отвратительно выгляжу? – Отец усмехнулся и тут же скривился от боли. – Ничего, потерпи. Скоро все кончится. Я пойду спать – и все кончится. – Он зажмурился – видно, у него все-таки что-то сильно болело. Может, живот? – Ты жила в слишком тепличных условиях, настоящая жизнь тебя не коснулась. Поэзия, музыка, условные, надуманные страдания. Ты ведь и сама не хотела живой, настоящей жизни. Мы – я и мама – всего лишь потакали твоим… – Он опять сморщился. – А ты теперь думаешь… Мы ни в чем перед тобой не были виноваты, ни в чем! Но я не о том хотел… Уже наступило утро, и времени мало: мне пора идти спать. Который час?
Я посмотрела на часы на стене за его спиной.
– Двадцать пять девятого.
– Да-а, еще меньше, чем я думал. Пора уходить. – Папа нагнулся к столу, наклонил
