уцепился за скатерть и ни за что не хотел подниматься. Сидел, молчал, морщился от какой-то таинственной боли. Так прошло очень много времени: он сидел и молчал, я стояла возле него. Мне было мутно и страшно и отчего-то холодно. Хотелось уйти, убежать.
– Я ведь не только шаги и дверь, – снова заговорил папа, – я голос слышал. Только никак не могу вспомнить – ее или твой.
– Я не приходила сюда ночью, честное слово!
– Ага! Понимаешь! Значит, все-таки… Ладно, пора. – Он подал мне руку. – Веди.
Поднять его оказалось так трудно, что я совершенно выбилась из сил – ноги отца не держали, и опоры в руках не было. Совсем непосильной задачей оказалось довести папу до спальни и уложить в постель. Несколько раз мы с ним падали, с огромным трудом поднимались. Последние метры преодолели ползком – его опять вырвало, он окончательно ослабел. На кровать взбирались, как на Эверест.
Я укрыла его свободным (с маминой половины) концом покрывала, открыла форточку и, измученная, с надорванной душой, ушла в свою комнату. О том, чтобы убрать со стола, вытереть ужасные зеленые слизкие лужи, продолжать как-то жить в сегодняшнем утре, не могло идти речи. Я закрыла дверь на замок, бросилась на кровать и отключила свой мозг.
Время длилось и длилось, стучали часы, с улицы доносились звуки вполне зрелого утра. Я все слышала и ощущала, но восприятие было как у человека, впавшего в кому: внешняя жизнь не соотносилась со мной, меня не касалась.
Хлопнула входная дверь. Что это? Отзвук папиного ночного видения? Чужая дверь в незнакомой квартире? Или конец болезненному моему покою, или начало спасения? Шаги в коридоре – оживленные шаги пришедшего с улицы человека. Значит, в нашей квартире дверь, значит, конец или начало. Это, конечно, пришла Вероника, узнать, как папа, узнать, что со мной. Я свою дверь не открою, а папа, наверное, все еще спит.
Вскрикнула, охнула, чертыхнулась. Увидела безобразие в большой комнате? Заглянула в спальню к отцу? Быстрые, частые шаги по коридору – шарканье тапок. Где-то вдалеке зазвонил телефон – шаги побежали, обрели голос. Все это меня не касается.
Хорошо бы уснуть…
Часы стучат, шаги суетливо перебегают из комнаты в кухню, звенит посуда, за окном разорвалась петарда. Я думала: отсутствие детства вполне искупило мои стихи, оказалось, что и этого мало. Я думала: немота – достаточная кара, но и ее не хватило. Мама умерла, бабушка устроила пляски на ее могиле, отец… А теперь еще и сон не идет.
Как же мешают шаги, и часы, и улица! Не уснуть, ни за что не уснуть… Часы на стене расплылись зелено-коричневым безобразным пятном, со стрелок стекают капли пота. Не рассмотреть, который час, стекло туманится. Подойти, протереть рукавом. Стол на пути встал непреодолимой преградой.
– Помнишь, как мы танцевали в шахматы?
– Помню. За этим столом. Они спотыкались и падали, скатывались вниз и кричали от страха и боли. Стучали и кричали, стучали и кричали. И даже музыка помочь не могла.
– Они и сейчас стучат и кричат.
Нет!
