зацепилось за крышу одной из высоток и никуда не двигалось. До зенита было ещё далеко, хотя, судя по ощущениям, оно должно было уже стоять там, прямо над их головами.
– Это здесь, – Алекс завернул за угол длинного кирпичного дома во двор.
Именно здесь Дина и очнулась на рассвете. Сейчас двор не показался ей таким пугающим, хотя тишина и пустота продолжали нервировать.
– Подожди, я отъеду, – выдав дежурную фразу, папа протискивается в машину с водительской стороны. С пассажирской повторить такой трюк невозможно – до зеркала соседского «вольво» каких-то тридцать сантиметров, а двери у «паджеро» широкие. Так что Дина остается ждать, нетерпеливо притопывая.
Машин во дворе так много, что они жмутся друг к другу боками. Хозяева вынуждены ставить их максимально близко, чтобы не колесить по кварталу в поисках свободного местечка. Сегодня важный день, опаздывать совсем не годится. Они, как всегда, едут на соревнования первыми, мама появится уже к разминке. Улицы пусты, никаких пробок. Воскресенье, 6—30 утра.
Дина моргнула – стоянка была пуста. Ни соседского «вольво», ни серебристой хондочки, ни красного малютки-смарта, о котором она, кажется, мечтала. Двор без машин показался ей осиротевшим.
– Мой подъезд.
Дина замерла перед массивной железной дверью. Подняла голову так резко, что хрустнула шея. Все окна были одинаково тусклыми. На седьмом этаже, в пустой квартире, притаились воспоминания. Ей отчаянно не хотелось туда идти. Было до одури, до тошноты, страшно.
– На лестнице темно, как мы там пройдём? – нерешительно спросила она, пытаясь оттянуть неизбежное.
Алекс тоже посмотрел наверх, на незастеклённые провалы балконов «чёрной» лестницы, уходящие до самой крыши.
– Мы побежим. На каждом этаже – балкон. Двери будем оставлять открытыми. По утрам оно ещё медлительное, после полудня станет намного опаснее. Готова?
«Нет! – хотелось крикнуть Дине. – Не хочу!». Она не знала, что пугает больше: осколочные воспоминания или новая встреча с ужасом, сотканным из ледяного мрака. Почему нельзя оставить всё как есть? Подождать – и, может быть, того, что она уже вспомнила, окажется достаточно, чтобы вернуться? А как же папа? Ведь она даже не смогла вспомнить его лица. Запах – вспомнила. Серую, в мелкую полоску, рубашку – вспомнила. А лицо – нет. А мама? Только слово. Пустое, знакомое по смыслу, но ничего не содержавшее внутри слово. И ещё одно, мучительное и непонятное – что такого ужасного она могла натворить, раз так боялась идти в школу в своём первом воспоминании?
– Готова! – Дина решительно кивнула, преодолевая страх, словно барьер.
…галоп у Гардемарина мягкий, ровный. Они прошли маршрут чисто, и Дина, переводя коня в рысь, оглядывается. Елена Ивановна поднимает планку. Что она ставит, Дине не видно, но сердце замирает – ещё выше? Как? Ей и эти метр двадцать прыгать страшновато…
– Елена Ивановна, – робко
