запястье. Пусто. А-а, часы отдал Леле. Прилипчивая подружка однажды стала гладить его пальцы, разлегшиеся на черной ленте эскалаторных поручней. Лицом к ней стоял. Стекло выпало, когда он отдернул левую руку, сердито буркнув: «Не люблю прилюдных нежностей!» Скатилось оно в оттопыренный карман старой куртки, но не разбилось. Барышня от испуга забыла обидеться и сама вызвалась отдать в ремонт его брегет.
Есть же другой счетчик минут…
Вынув из брючного кармана мобильник, Нестор оживляет экран. Шестнадцать сорок. Леля ждет звонка. Обещал повидаться. В ответ на слезу в ее голосе. Но что ему-то сулит еще одно свидание? Вряд ли она удивит чем-нибудь… Нет, не сообразит придумать новое. Не понимают милые наши дамы, что их пылкость быстро приедается. Лет пять сумела рядом с ним держаться… Пора, пожалуй, начинать отходной маневр. Тем более что муж есть. Сдам на его руки.
А вот этого, как будто уже ставшего знакомым старикана жаль отдавать в руки государства. Равнодушные руки… Тем более сейчас, в сочельник. Праздничный раж подошел к апогею. Словно на крутой горке разгоняются люди от католического Рождества к православному, не упустив и светское, советское первое января. Неистово празднуют, не обращая внимания на религиозные оттенки. Экуменизм. Хотя вообще-то идея неплохая.
Столько лет народ учили, что бога нет. Бога с маленькой буквы. Делай что хочешь: жри, пей, сношайся без всяких заповедей и постов. И жили – не тужили. Только когда затужит кто – муж-кормилец от жены уйдет, ребенок у матери неизлечимо заболеет, – от отчаяния поворачивались к вере…
Православие теперь восстановили в правах, но оно оказалось пожестче коммунистического кодекса. Буквально. Начать с того, что в здешней церкви надо стоять на ногах. А экуменизм позволяет хотя бы присесть на католически-протестантскую скамью.
Но Нестор сообразил – взболтал духовный коктейль собственного изобретения. К христианству без границ добавил восточной самоуглубленности. Говоря языком простых людей – сосредоточенности на собственном пупке. «Бог один», – услышит человек, и самому захочется попробовать духовного напитка… Их пьянит.
А сейчас-то что делать? Чем декабрьско-январская вакханалия обернется для ничейного, беспризорного тела? Продержат сколько-то в холодильнике, потом засунут в полиэтилен и закопают в общей яме.
Наскоро шепча молитвенную формулу по поводу усопшего, Нестор небрезгливо обследует внешние карманы его пальто. Может, найдется какая зацепка за его близких.
Пыльные катышки, хлебные крошки, не успевшие просыпаться в дырки… Подкладочная ткань не порвалась, а износилась. Зато внутренний пиджачный карман цел и в нем – мятая четвертушка тетрадного листа с красными полями. На разлинованной бумаге расплылась какая-то чернильная запись.
Нестор встал, потопал затекшими ногами, чтобы оживить ток своей крови, потом не спеша надел очки. Сосредоточившись, разобрал, что какой-то Гера возвращается шестого января. Сегодня. И номер телефона. Тут же набрал его на своем мобильнике.
– Гера будет позже. Кто его спрашивает? –
